Ставрос. Падение Константинополя

Взаимное отвращение, которое могло существовать между женщинами, растаяло перед лицом ужасной опасности: но только на время. Две госпожи этого сборища, Кассандра и Феодора, лучше прочих понимали это: но сейчас, встречаясь глазами и видя бледность друг друга, улыбались одна другой.

Три девицы сидели поодаль, тесной группкой; Дария и Кира, четырнадцати и двенадцати лет, держались за руки. Дария была самой черной из них; у Киры оказались темно-карие глаза, как у славянки, и темно-каштановые волосы, а у одиннадцатилетней Ксении голубые глаза и каштановые волосы матери. Но все три, тонкогубые и тонкокостные, были хороши собой и похожи: их отличала не материнская стать, а восточная пугливость и застенчивость. В своих богатых платьях, многорядных жемчужных бусах они казались украшениями этой гостиной, выхоленными цветами… таких девушек гораздо более, чем богиням, хотелось уподоблять благородным, но неодушевленным предметам: материнская властная рука или рука властелина-супруга будет переставлять их с места на место, не возбуждая никакого протеста или вопроса.

Феодоре очень хотелось надеяться, что она ошибается, оценивая этих девиц.

Вечерело, и дочерям Кассандры пора было ложиться спать, чтобы не пошатнуть свое нежное здоровье, не говоря о малышах; но ни одна, ни другая мать не могли отпустить детей от себя. Чего они ждали? Никаких решительных новостей из лагеря повстанцев еще не долетало; но общее предчувствие согнало женщин вниз, в гостиную. Чувство объединяет женщин гораздо быстрее, чем разум - мужчин: вернее говоря, у женщин разум и чувство нераздельны…

Кассандра взглянула на Анастасию, клонившую темную головку к материнскому плечу, и сказала московитке:

– Уложи детей здесь, на диване! Ксения – встань, уступи место! – на одном дыхании велела она младшей дочери.

Ксения, которая сама уже засыпала, свернувшись клубочком в углу дивана, вздрогнула и проснулась. Она встала и уступила детям место, не сказав ни слова. Видя ее потупленный взор и сложенные руки, Феодора вспоминала Дария – и думала, что эта покорность может таить под собою что угодно…

Хотя едва ли. У юноши может таить, а у этого бледного цветка, не видевшего солнца, – нет.

Когда Вард и Анастасия уснули, прильнув друг к другу, Кассандра вздохнула и, встав со своего места, опустилась рядом с Феодорой на подушки: точно ей наскучило такое послушание, и хотелось с кем-нибудь схватиться, о кого можно поточить оставшиеся зубы. Гостиная была достаточно просторной, чтобы не мешать спящим малышам.

– Как ты думаешь, каковы в действительности силы паши? – спросила гречанка: она взирала на Феодору пристально, будто на противника - и на оракула. – Возможно ли нам победить? Ты близко знаешь свою царицу – способна ли она на те чудеса, которые ей приписывают?

– Феофано способна на необыкновенные вещи, - призналась Феодора: она невольно покраснела. – Это правда: она воодушевляла греческих солдат… и делала из смердов воинов… тогда, когда, казалось, воодушевить их неспособно было уже ничто. Ни угрозы военачальников и патрикиев, ни проповеди священников!

Кассандра кивнула.

– Мне это понятно. Людям всегда нужно новое, - заметила она. – Людей нужно непрестанно изумлять, очаровывать… Византия умела это, как умели до нее Рим, Эллада, Персия, Азия… Феофано, похоже, возродила это искусство: пусть только в себе одной!

Она улыбнулась.

– Хотя право изумлять и очаровывать в наши дни себе прочно присвоила церковь – но ее зрелища людям наскучили; и вдохновляют разве что страхом, тех, кто послабей духом… Церковь не рождает героев!

“У греков – да, как и у русов. У нас богатырей рождает русское чувство, как у вас греческое, - подумала Феодора. – А католические рыцари – чудовища, дети чудовищной же церкви!”

Помолчав, госпожа дома велела, посмотрев на дочерей:

– Кира! Сбегай наверх и принеси шитье для себя и сестер, не сидеть же без дела!

Средняя дочь послушно кивнула гладко причесанной темно-каштановой головой и, бесшумно встав, убежала наверх. Феодора проводила девочку взглядом и подумала, что то, о чем мать говорит с нею наедине, остается и и останется тайной за семью печатями.

Себе и гостье Кассандра приказала подать вина и орехов в меду. Ее дом пока еще совсем не нуждался. Феодора выпила прекрасного хозяйского вина и почувствовала, как душу опять окутывает, тяготит темное подозрение.

Пока они угощались, - о том, чтобы ложиться спать, и речи не шло, точно в воздухе повис негласный запрет, - Кассандра Катаволинос опять завела разговор о войне и об их положении, опять удивляя московитку тонкими и умными замечаниями. Не служила ли эта женщина при дворе, подобно Феофано?

А потом за окном раздался дробот копыт: торопливый всадник. Госпожи тотчас вскочили, дочери и служанки с небольшим опозданием.

– Один! – прошептала Кассандра, подняв палец. – Гонец! Сидите, я встречу его!

Она окутала голову покрывалом, которое в женском обществе было просто небрежно наброшено на круглые плечи; Феодора нахмурилась, глядя, как госпожа быстрыми движениями охорашивается перед серебряным зеркалом. Какого – чьего гонца она ждет?

Кассандра поспешно покинула гостиную, и Феодора впервые осталась наедине со всеми тремя ее дочерьми. Вот тут бы и поговорить с ними! Но чтобы вызнать что-нибудь у них, нужно очень много времени и такое же искусство убеждения, как у василиссы Феофано: у московской рабыни не было ни того, ни другого.

Кассандра вернулась спустя небольшое время – одна, бледная, как утопленница. Когда она входила, ей пришлось опереться рукой о косяк и отдышаться.

Феодора вскрикнула:

– Что?..

Кассандра быстро прижала палец к губам; потом бросила дочерям, взглянув на них:

– Идите наверх и ложитесь спать!

Девушки встали с места, несколько мгновений испуганно смотрели на мать – а потом быстро ушли, держась вместе. Не смели ничего спросить? Надеялись на мать, как всегда?

Послушание – это и хорошо, и очень плохо… мать, спаси же души малых сих, подумала Феодора.

Когда они остались вдвоем, не считая служанок и спящих детей, Кассандра взяла гостью под руку и оперлась на нее. Госпожа дома была ниже московитки, но чуть не уронила ее: столько крепкой плоти в ней было.

– Случилось… сражение? – едва шевеля губами, спросила Феодора. Внезапная боль стала резать ей ребра; она схватилась свободной рукой за грудь.

Кассандра кивнула.

– Да… Почти нет надежды… У паши втрое больше войска, и втрое большая конница: а это погибель. Или есть одна безумная надежда!

Она прервалась.

– Что Валент уступит или побежит с поля брани!

Она посмотрела в лицо славянки – снизу вверх, словно просила ее поделиться своей верой.

– Он сильный человек, - прошептала Кассандра. – Но сильные люди ломаются тогда, когда слабые и гнилые только гнутся. Валент может бежать именно потому, что не пересилит себя, не заставит себя напасть на своих!

Кассандра прижалась пылающим лбом к плечу Феодоры, точно русская варварка была ей сестрой или матерью.

– Господи, помоги нам всем…