Ставрос. Падение Константинополя

Валент молчал, подбирая слова. Светлые глаза турка превратились в щелочки; он разглаживал рыжую кудреватую бороду, лежавшую на широкой груди, особенно роскошную при обнаженной сейчас гладко выбритой голове. Такой облик – рыжина и светлые глаза – нередко встречался у османов. Таков был и сам султан Мехмед.

– Я жду твоего ответа, - напомнил великий турок Валенту. – В скольких битвах ты сражался – и победил?

Ромей наконец дерзко улыбнулся: откинув назад смоляные пряди, ответил:

– Я сражался всю жизнь, хотя это была преимущественно служба, недостойная моей доблести и моего рода. Дело нечасто доходило до большой крови, потому что теперешние вожди ромеев измельчали, как и поводы для битв; и храбрости нынешним грекам недостает!

Валент Аммоний помолчал и прибавил, гордясь собой:

– Я побеждал в пяти крупных сражениях, из которых три были между греками.

Ибрахим-паша улыбнулся:

– А другие два – с турками?

Валент Аммоний шумно вздохнул и выше поднял горделивую голову:

– И в них я тоже победил.

Паша долго изучал его своими маленькими проницательными глазами - у Валента на щеках выступила краска под этим взглядом. Оба догадывались, что турок догадывался о некрасивом прошлом потомка рода Аммониев: Валенту случалось служить и наемником, в том числе и у католиков, выступавших против православных ромеев, и грабить соседей, и убивать мирных жителей… Впрочем, с жизнями мирных жителей не считались как турки, так и многие благородные ромеи, начиная с самого Рима, какую бы веру на словах они ни исповедовали.

Наконец Ибрахим-паша кивнул и снова улыбнулся:

– Мне нравится, что ты такой отчаянный человек, Валент-бей*. И мне очень нравится твое здравомыслие! Очень многие ромеи, - большая часть вашей… аристократии, как вы выражаетесь по-гречески, - понимают, что их время кончилось, и чтобы надеяться на милосердие победителей и сохранность наследия предков, нужно склониться перед нами, пока не поздно! Наш великий султан жесток лишь постольку, поскольку этого требует война и воля Аллаха. Он не тронет тех, кто сдастся на его милость, и даже позволит им сохранить свою веру и обычаи под его крылом! Ты знаешь, что султан именует себя Кайзер-и-Рум – Цезарем Рима, наследником вашего императора?

Валент, сдерживаясь, склонил голову.

Оба высоких господина помолчали – двое незаметных смуглых слуг возились в углу шатра, готовя еду, в клетке под легким покрывалом попискивал соколенок, которого паша натаскивал для охоты. Больше никаких звуков не нарушало их переговоров.

Десятилетний Мардоний сидел позади отца так тихо, что казался статуей – человеческим изображением, которые Ибрахим-паша, как истинный мусульманин, порицал и не допускал рядом с собой.

Слуги, закончив готовить, бесшумно поднесли паше и военачальнику миски дымящегося плова; сын Валента, получив свою, чтобы не отвлекать старших, отполз подальше, не спуская огромных черных глаз с отца.

Мальчику все последние дни казалось, что он спит и видит страшный сон. Мардоний беспрекословно слушался отца, но после бегства брата словно разом перестал верить и отцу, и Богу, который дозволял такие вещи!

Впрочем, ни Валент, ни паша не обращали на мальчика внимания. Да это было и не нужно – у единственного выхода из шатра стояло двое могучих стражей-янычар, мимо которых не прошмыгнула бы и мышь.

Посреди трапезы Ибрахим-паша вдруг спросил, посмотрев на Валента:

– А войско твоего брата и вправду возглавляет женщина? Та самая, которую называют Феофано, - о которой много говорили в Константинополе? Я до сих пор не верил почти ничему, что о ней рассказывают!

Валент позволил себе рассмеяться.

– И правильно, что не верил, Ибрахим-паша. Женщины бывают сильны только россказнями, которые о них ходят, - и так было всегда, даже в древние языческие времена, когда некоторые женщины как будто бы воевали наравне с мужчинами! Но мы оба понимаем, что такое невозможно. Феофано распускает слухи, которые заставляют бояться иных глупцов, - но боятся ее те, кто сам не храбрее бабы!

Валент пристально посмотрел паше в лицо.

– Войском моего брата командует мой брат, и никто другой!

Великий турок с важностью кивнул, сложив руки на бочкообразном животе.

– Я так и думал.

Валент опустил глаза, ущипнув жесткую черную бородку, - потом почему-то взглянул на сына; мальчик зажмурился, как будто испугался этого взгляда. Увидев, что делается с его младшим сыном, Валент побледнел и задумался, кусая губы.

Паша заметил это.

– Что с тобой, Валент-бей? – спросил он.

Казалось, что Валент вот-вот попросится выйти – точно ему кусок вдруг не полез в горло от своего предательства или всего этого разговора; но военачальник укрепился. Он в молчании опустошил свою миску.

Потом встал и сделал знак сыну. Мардоний тоже встал; не поклонившись паше, он воззрился на отца. Валент с усилием улыбнулся и, подманив Мардония жестом, обнял сына за плечи.

Потом посмотрел на сидящего турка и поклонился ему.

– Прошу меня извинить, Ибрахим-паша. Мне нужно уложить сына спать.

Осман с важностью кивнул и отпустил военачальника жестом.

Когда оба Аммония торопливо вышли, Ибрахим-паша повернулся к своим слугам и пальцем подманил юношу, который тут же подбежал с кувшином в руках. Из этого кувшина он налил господину в чашку шербета. Турок поднес ее к губам и выпил; потом медленно улыбнулся.

– Как ты думаешь, Омар, он сбежит?

Юноша посмотрел в светлые глаза паши своими голубыми глазами: с такой наружностью его могли бы принять и за грека, и даже за европейца. Впрочем, не был ли он епропейцем-северянином по крови?

– Думаю, нет, господин, - наконец ответил Омар: по-видимому, не простой слуга. – Он бы не побоялся сбежать, если бы ему было куда вернуться! Но брат его тут же убьет, когда увидит; или это сделают другие греки, врагом которым он стал!

Паша с удовольствием рассмеялся.

– А зря, - заметил он. – Это прекрасный воин, каких у ромеев мало! И если бы его приняли назад, он бы стал воевать против нас с вдвое большим жаром, искупая свою вину!

Омар позволил себе улыбнуться.

– Если бы у греков сейчас не верховодила женщина, - заметил он. – Конечно, Валент-бей сейчас тебе солгал, господин, и эта Феофано и вправду у них военачальник!

Паша засмеялся громко, от души.

– Когда мы разобьем это отважное войско и схватим их царицу амазонок, пусть ее приведут ко мне, и я вызову ее на бой! Я сам снесу ей голову и насажу на кол перед своим шатром!