Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Он улыбнулся.
– Живая собака лучше мертвого льва.*
Феодора на миг похолодела в жарких объятиях. Валент тоже словно бы остыл после любви; он выпустил ее и сел к ней спиной, запахиваясь в широкий халат.
– Я молюсь о ней, - неожиданно сказала Феодора. Валент не шевельнулся, не изменил положения – но она видела, что младший Аммоний слышал и понял.
– Молись, - наконец сказал любовник. – Это ей очень нужно: и чем дальше, тем больше!
Наступал 1452 год от Рождества Христова.
* Экклезиаст.
==========
– Эта подвеска принадлежала еще деду моего деда, - сказал Валент, любовно погладив острые лучи и рога золотой звезды, которая принесла московской рабыне столько счастья и горя. – Очень старинная вещь, и очень ценная!
Феодора прикрыла свой амулет ладонью: как будто это было единственное, что принадлежало ей в этом месте. Она знала, что Валент не силен в истории и не слишком ею интересуется, в отличие от Метаксии и ее брата, - ему недоставало образования в сравнении с ними; а может, он просто был гораздо более искусный притворщик?
Хотя, наверное, нет – Валенту помогал большой житейский опыт и беспорядочные знания, схваченные то тут, то там. Леонард Флатанелос был, конечно, гораздо образованнее, при такой же смелости; и мог бы, несомненно, беседовать с нею часами… Хотя как может она жаловаться – еще пять лет тому назад ученым для нее был всякий, кто знал грамоту!
Но что же Валент искал в доме Кассандры? Впрочем – мало ли там может быть сокровищ, о которых она не имеет понятия…
– Я скоро уеду, - сказал вдруг ей новый муж, одной рукой обняв московитку, а другой погладив ее живот, начавший округляться. Он нахмурился и прибавил:
– Ненадолго.
– Ненадолго? – переспросила Феодора.
Может, пристраивать дочерей в чей-нибудь гарем? Но что она может сделать, если и так?
Валент, конечно, уже отлучался – но не больше, чем на сутки-двое; порою пропадал на охоте, с которой всякий раз приносил хорошую добычу. Он стрелял и птиц, и ходил на крупного зверя. Они и кормились наполовину дичью – которую добывали стрелой или копьем сам хозяин или его люди.
Валент уезжал из дому и по другим делам, о которых ничего не говорил ей: да ей и не хотелось знать…
Вначале, когда она оставалась одна, Феодору посещали мысли о побеге; но, порыскав вокруг дома, улизнув от своей своей охраны, она вскоре поняла, что это безнадежные мысли. Кругом вздымались горы, которым она и названия не знала – а хозяин не спешил ее просвещать; любой самовольный шаг мог отдать ее в руки турок или разбойников, рядом с которыми Валент показался бы святым. В доме был совсем небольшой запас пищи – еду, кроме дичи, привозили азиаты Валента; они же и стерегли дом и окрестности незаметно для пленницы. Нет, нет – попытаться бежать отсюда будет верной смертью, а тем более с детьми!
Валент улыбался, пристально наблюдая за пленницей; казалось, он читал ее мысли, точно легчайшие тени, бродившие по ее лицу.
– Не бойся, - сказал он. – Тебя и детей будут надежно охранять.
Феодора потупилась, поиграла со своей косой.
– Куда ты уезжаешь? – спросила она.
– В Константинополь, - ответил муж. – На несколько недель.
Феодора кивнула. Конечно,
повторялась история с Фомой, - Валент уезжал на переговоры с каким-то врагом, и еще не доехав до места, мог десять раз погибнуть…Валент вдруг подхватил ее на руки и сел на каменную скамью, взяв пленницу на колени.
– Тебе привезти что-нибудь?
Феодора нахмурилась, посмотрев любовнику в лицо, - нет, он нисколько не шутил. Город беззастенчиво грабили еще до прихода победителей!
– Привези, - с тяжелым вздохом ответила московитка, прижавшись к плечу Валента. – Достань мне книг, если можешь, и бумаги!
– Я все могу, - сказал Валент.
Он помолчал.
– А зачем тебе бумага? Кому ты собралась писать?
Он смотрел на нее, слегка сощурив глаза, - точно наблюдая за добычей, которая в любой миг могла ускользнуть. Он словно забывал о ее положении – и о том, кем они стали друг другу! Такие мужчины не могли без того, чтобы не стеречь кого-нибудь и не ломать чье-нибудь сопротивление!
– Я буду писать для себя, - устало улыбнувшись, сказала Феодора. – Размышления.
Валент поднял брови – потом кивнул.
– Хорошо, я привезу тебе много книг и бумаги.
“Он сейчас мог бы зайти в библиотеку Большого дворца и ограбить ее – и кто бы его остановил? Кому еще есть до нее дело?..”
– Расскажи мне, что творится в Городе, - попросила пленница, смутно надеясь, что услышит наконец о Леонарде Флатанелосе. Хотя что ей в нем теперь – а ему в ней? Она уже носит ребенка своего похитителя: а это цепи, от которых женщине никогда не освободиться.
– Расскажу, - пообещал Валент без улыбки. Теперь Феодора не пыталась – и не могла бы скрыть своих мыслей. Но он не беспокоился в действительности: она стала его, и делу конец!
Валент еще раз поцеловал пленницу, словно бы уже бродя мыслью где-то далеко, - а потом спустил ее с колен и, рассеянно погладив по щеке, ушел. Собираться в дорогу.
Феодора села назад на скамью и задумалась, подперев рукой щеку. Другой рукой она поглаживала живот – то собирая в кулаке складки шерстяной туники и шаровар, то отпуская.
Она уже пятый месяц не слышала ничего о Феофано и ничего, что творилось в большом мире, - в горах расцвела весна: на лугах и склонах раскрылись влюбленные цветы, навстречу близкому солнцу, защебетали влюбленные птицы. А воздух, казалось, можно было пить большими глотками, как живительный нектар. Но эти месяцы словно стерлись из ее настоящей жизни, были украдены – и ей еще предстоит тяжко расплачиваться за них.
Несомненно, предстоит – как она теперь посмотрит в глаза Фоме; если еще увидит его! Впрочем, может, ей повезет и его убьют раньше…
И Феофано, соль ее жизни, соль земли, - как там она? Может, царица амазонок уже погибла?
“Нет, она должна быть жива, я чувствую… Мы взываем друг к другу непрестанно, и говорим мыслью и сердцем во снах: иначе я не смогла бы жить…”
Феодора встала со скамьи и пошла по узкой извилистой тропинке в дом, среди терновника, цеплявшегося за ее штаны и юбку. Ей сейчас хотелось побыть с детьми, самой живой памятью о прошлом, – покатать их на лошадях под охраной Леонида, Теокла или других своих воинов: Валент этого не запрещал.