Стигма

Много друзей? Много… родни?

Я стиснула зубы, недолго думая, скомкала флаер и швырнула его в первый попавшийся мусорный бак. Cудьба словно взяла меня на прицел.

Подтверждение этому я получила, когда в ужасном настроении вернулась домой и наткнулась в коридоре на старую знакомую.

– Ой, посмотрите, кто здесь!

Я повернулась на голос и, как это часто теперь случалось, увидела старушку в очках-полумесяцах возле соседней двери. Я считала бы ее безобидной, если бы не ее квартира.

Пробормотав короткое приветствие, я вставила ключ в замок. Я не доверяла соседке.

Одна моя половина еще не смирилась с реальностью, а у другой, что провела всю жизнь, залечивая детские раны, просто выбора не было.

Это в любом случае не означало, что я приняла ситуацию. Я съехала бы отсюда хоть сейчас.

Открывая дверь квартиры, я услышала детский голосок и только тогда увидела, что старушка держит на руках маленькую девочку с большими глазами.

Рыжие локоны, гораздо более светлые, чем у Андраса, были схвачены синим ободком. Она болтала ножками, обутыми в лакированные туфельки, которые хорошо сочетались с синим платьем в рубчик. Девочка была похожа на сказочного зверька, причем невероятно очаровательного.

Однако восторженное выражение ее личика и выпученные глазки, как будто она только что видела фею, произвели на меня, прямо скажем, пугающее впечатление.

– Что такое? – спросила ее ласковым голосом старушка.

Поняв, что девочка смотрит на меня, я нервно сглотнула.

В следующий момент она сделала нечто странное: раскрыла руки и потянула их ко мне.

– Учки… – пролопотала она.

Не зная, как реагировать, я стояла и смотрела на ее растопыренные пальчики, которые сжимались и разжимались, кажется не требуя ничего, кроме моего внимания. Ребенка совсем не смущали мои нахмуренные брови, суровый взгляд и недружелюбное поведение.

– О, значит, вы, юные леди, знакомы? – Старушка просияла и посмотрела мне в лицо, и я невольно отступила на шаг, чтобы ей не пришло в голову передать мне девочку – подержать на руках.

– Нет, – ответила я сухо.

А девочка тем временем продолжала требовать моего внимания.

– Я думаю, ты ей нравишься, – хихикнула старушка, крепче прижимая к себе ребенка. Она наклонилась к малышке и заглянула ей в глаза. – Смотри, какая красивая девушка, да, Олли?

Олли?

Я покосилась на девочку, пытаясь соотнести это имя с пухлым кукольным личиком, которое смотрело на меня. Имя не очень ей шло. Вероятно, уменьшительно-ласкательный вариант от Олив или Оливии.

Только сейчас я заметила на ней бусики – серебряный медальончик с тонко выгравированной луной или чем-то похожим. Он блестел на голубом воротничке ее платьица.

– Как тебя зовут, дорогая?

Я захлопала ресницами и перевела взгляд на старушку, которая смотрела на меня с наивной доверчивостью и простотой. Ожидание ответа в ее глазах было таким же непосредственным, как ее чудаковатость.

– Мирея, – пробормотала я.

Мой ответ почему-то взволновал старушку: она подалась чуть вперед, приоткрыв рот, и морщинки собрались над бровями.

– А я Кармен. У тебя в роду есть иностранцы?

– Да, далекие родственники.

– Мексиканцы?

Искреннее любопытство на ее лице не позволило мне промолчать.

– Моя бабушка была колумбийкой.

– А-а-а… – протянула она, как будто сказанное мною нас вдруг сблизило.

Во мне не было ничего от латиноамериканки: кожа не оливковая, черты лица не экзотические – наоборот, я бледная, с миндалевидными глазами и волосами цвета черного дерева.

– Мирея… Знакомое имя… – задумчиво пробормотала Кармен. – Оно как-то связано с Латинской Америкой. Это не имя святой?

– Не знаю, извините, – буркнула я, поворачиваясь к старушке спиной.

Я переступила порог квартиры и без лишних церемоний пожелала ей хорошего вечера, закрывая дверь. Только дождавшись, когда услышу ее удаляющиеся по коридору шаги, я шумно выдохнула и привалилась спиной к входной двери, вдруг почувствовав тяжесть на плечах.

Я чувствовала себя разбитой. Кем Кармен приходится этой девочке? Родственницей? Может быть, бабушкой?

Вероятно, я ошибаюсь, проецируя свои ожидания на других людей. Симбиоз, который был у меня с мамой, не мог быть примером, и все же я не могла отделаться от привычки протягивать родственные связи между незнакомыми мне людьми.

Глаза заскользили по кухне и остановились на металлическом продолговатом блестящем предмете, лежавшем на стойке, – на ножницах, которыми этим утром я открыла пачку печенья.

Во мне забурлили смутные ощущения. Реальность отдалилась, со дна души поднималось острое чувство. Сердце ускорило бег, в венах толчками запульсировала кровь.

«Отдай их мне!»

Я зажмурилась и со всей силы оттолкнула от себя это воспоминание. Спазмом перехватило горло.

Две половинки моего сердца поскрипывали: одна – от страха, другая – от любви, и обе – от раны, оставленной во мне в тот день в конце ноября.

Я оторвалась от стены и побрела в ванную. Там встала под душ и позволила пару укрепить мои легкие, очистив их от тревоги. Прислонившись лбом к кафельной плитке, под потоком воды я немного пришла в себя.

Никогда больше.

Никогда больше, никогда больше, никогда больше.

Когда я вышла, голова гудела. Я высушила волосы, влезла в пижаму, быстро чего-то съела и забралась в постель.

Было только девять вечера, но мое уставшее тело просилось под теплое одеяло.

Положив на подушку тяжелую голову, я не смогла представить, что хотела бы увидеть во сне этой ночью. Доминировало одно желание – погрузиться в темноту и позволить ей вобрать все плохое.

Я уже засыпала, как вдруг услышала пронзительный звук сигнализации.

Поморщившись, я обвела комнату затуманенными глазами и только тогда поняла, что это не сигнализация, а детский плач. Я зарылась с головой в одеяло, решив заснуть во что бы то ни стало. Не могло же это продолжаться вечно… Я несколько раз перевернулась с боку на бок, пытаясь игнорировать плач. Нахлобучила на голову подушку, но протяжный пронзительный вой не становился более терпимым.

Черт возьми, какие же у нее должны быть легкие, чтобы так орать?