Стигма

Страхи оживают не с погружением во тьму. Порой именно они, разбудив нас, вызывают желание продолжать мечтать. Они вырывают нас из счастливого мира, в котором нам хотелось бы жить вечно. И они заставляют нас понять, что наш самый большой кошмар – это реальность.

Вечером я не пошла в клуб. У меня был выходной.

В свободные часы я обычно сидела на диване и писала что-то в блокноте, слонялась по дому в пижаме или занималась уборкой и прочими домашними делами. Но сегодня мне захотелось вырваться из привычной рутины.

Меня охватило желание почувствовать мороз на своем лице, вдохнуть свежего городского воздуха, ощутить на коже освежающую ласку, которую мог подарить только декабрь.

Приближалось Рождество. Предвкушение праздника потрескивало в воздухе, сияло на лицах прохожих и в уличных гирляндах. Праздничные мотивчики доносились из каждой открывающейся двери, из каждого магазина, лавки или витрины, создавая чарующую, сладковатую, словно сотканную из карамели, атмосферу радости.

Взрослые казались добрее, дети – шаловливее, в воздухе витало волшебство, в глазах прохожих сияла сама жизнь.

Я любила Рождество. Мне нравились его бесшабашная, игривая поступь, его краски, огни и гирлянды; мне были по душе его обнадеживающие обещания.

Я любила Рождество, потому что мы с мамой встречали его вместе, украшая елочку шариками из дутого стекла, которые сверкали, как мыльные пузыри. Обычно мы наряжали ее полдня, а в конце я неизменно выполняла возложенную на меня приятную обязанность – надевала на макушку звезду. «Сияющая звезда всегда напоминает нам о том, что мы дома», – так говорила мама.

Перегнувшись через перила моста, я смотрела, как в реке Делавер отражается вечернее солнце.

И все же мне не удавалось перенять у города праздничное настроение. На душе было горько и неуютно от воспоминания о прошлом счастье. Я чувствовала себя угрюмым ранимым ребенком. Даже чарующая атмосфера Рождества оказалась бессильна перед моей хандрой.

К реальности меня вернула мелодия телефона. Я вздрогнула и вынула мобильный из кармана, посмотрела на экран – и сердце екнуло: высветился тот же номер, что и последний раз.

Это была она.

Я сглотнула, глядя на экран с таким напряжением, что не могла пошевелиться, а сердце как сумасшедшее металось в груди.

Наконец я нажала на зеленый кружочек.

– Алло.

– Привет! – Ее мягкий голос сразу согрел меня, как будто я выпила горячего молока.

Я закрыла глаза. Теплая волна пробежала по телу, унося с собой тоску. Я старалась не дрожать, не поддаваться душераздирающему ощущению, которое каждый раз при разговоре с ней настигало меня. Я стиснула пальцами перила и глубоко вдохнула зимний воздух.

– Я думала о тебе, – призналась я шепотом.

– Правда?

– Ага.

На мгновение нас соединила тишина, протянувшаяся между нами связующей нитью, которую никому не разорвать. Я научилась все узнавать о маме по голосу, прислушиваясь к нюансам ее тембра, к паузам между словами, к едва уловимым интонациям, к высоким и низким нотам, в которых были и нежность, и тоска, и всякое разное.

Она сказала, что позвонила сейчас, потому что по вечерам я работаю и в это время она не хочет меня беспокоить. Спросила, как у меня дела, все ли в порядке. Она произносила слова медленно, и тон был не такой бодрый и живой, как в прошлый раз.

– Мне хотелось бы быть рядом с тобой, – пробормотала она вяло.

Я выпила все ее слова до капли, чувствуя, что от них жжет горло, как от сладкой отравы.

Будь мама рядом, я отвела бы ее в кондитерскую со сказочной витриной. Мы заказали бы шоколадный десерт, я, как всегда, испачкала бы рот и рассмешила ее. Если бы она была рядом, мы украсили бы квартиру лампочками, которые ей очень нравятся, и всю ночь смотрели бы старые мультики, как в детстве.

Будь мама рядом, я, не отрываясь, тайком наблюдала бы за ней, а ночью крепко обнимала ее – из благодарности за все то, о чем стеснялась сказать при свете дня.

Но наша с ней реальность была другой.

– Я безумно по тебе скучаю, – услышала я.

Каждый нерв во мне задрожал.

– Я тоже по тебе скучаю.

Сказать это было все равно что причинить себе боль: эти слова оплели мое сердце тонкой нитью, оплели так туго, что выступила кровь.

– Они не разрешают мне увидеться с тобой, сколько бы я их ни просила…

– У тебя усталый голос, – решилась перебить я, чувствуя, как у меня скручивает живот. Спазм в горле мешал говорить, но я прошептала: – Что-нибудь случилось?

– Нет, – ответила она, но от меня не ускользнуло ее секундное колебание. – Все хорошо.

Спроси, как она.

Я замерла. Где-то подо мной бежала река, среди деревьев гулял ветер, пульс гудел под одеждой.

Спроси, как она. Спроси ее, спроси, спроси…

– Мне пора идти. – Ее голос прервал мои мысли, и сердце сбилось с ритма. Все, что я могла сделать, – это вдохнуть и крепче схватиться за перила. Я выпила эти слова в один глоток, после которого, как ни стискивай зубы, на глаза всегда наворачиваются слезы.

Я пробормотала что-то ободряющее и держала телефон у уха, пока на линии не зазвучали короткие гудки.

Слушая пустоту, в которой только что звучал мамин голос, я сгорала от раскаяния. Думала о том, через что ей приходится проходить в одиночестве, вспомнила момент разлуки – и рыдания подступили к горлу.

Однако, как только вина всколыхнулась в моем сердце, душа сразу восстала и показала мне свои ссадины, порезы и шрамы, оставленные чувствами, разрывавшими ее на куски. Ко мне вернулось давнее ощущение, что наши два сердца жили одной жизнью и мое тело раздавлено двумя любовями: к ней и к себе.

И когда я пыталась соединить их воедино, моя душа разрывалась.

Переполненная противоречивыми чувствами, я сунула руки в карманы пальто и ушла с моста.

Господин в костюме Санта-Клауса, добросовестно трясший колокольчиком перед магазином, протянул мне флаер. Я схватила его на ходу и пробежала глазами. Прочитав, замерла. «Нужно купить много подарков для друзей и родни? В Marcy тебя ждут невероятные скидки на подарки для любимых!»

Я смотрела на рекламку, и внутри меня все сжималось. Этот дурацкий клочок бумаги как будто только что ударил меня в больное место, в которое никто до этого не попадал.