Стигма

Я опустила руки, смутившись. Как будто не зная, куда их деть, я схватилась за одеяло и снова взглянула на него.

Андрас смотрел на меня сверху вниз, и его радужки сверкали, словно переливающиеся на свету минералы.

Эти небесного цвета бриллианты инкрустированы в мое сердце.

Я потерялась в его глазах, в его сочных губах, в его пристальном мятежном взгляде, полном ураганов и вспышек молний.

От немого крика его глаз у меня пересохло в горле. Я чувствовала обволакивающий жар его тела, крепкая мускулистая грудь обещала защиту, тепло и жизнь.

Что, черт возьми, со мной не так?

Я быстро отвернулась и отступила, наткнувшись на табурет, и машинально уселась на него, так как деваться мне было некуда. Садясь на табурет, я хотела создать впечатление, что это действие запланировано. В отличие от мамы я никогда не отличалась изяществом.

Я закусила нижнюю губу. Мне следовало что-то сказать, раз уж я его остановила, но слова почему-то застряли у меня в горле. Нервничая, я посмотрела на Андраса.

Его взгляд был устремлен на что-то рядом со мной – на маленькую керамическую елочку, подарок Джеймса.

Он пристально смотрел на подсвечник.

Его взгляд выражал что-то непонятное, но на мгновение мне показалось, что сквозь непроницаемую пелену его глаз проглядывал интерес.

– Это рождественский фонарик со свечой, – тихо сказала я.

Его взгляд метнулся ко мне, как будто я застала его за чем-то слишком интимным, о чем никому знать не полагалось.

Я словно бы застала Андраса в момент, когда его защита ослабла, и именно это, как мне показалось, должно было подтолкнуть его к выходу.

Я опустила голову и после минутного колебания спросила:

– Олли нравится Рождество?

Я не знала, что делаю. Мы не привыкли разговаривать друг с другом в таком мирном тоне, не уничтожая друг друга.

Мой вопрос повел нас в направлении, в каком мы никогда раньше не двигались. Андрас мог бы высмеять меня, проигнорировать или угостить порцией своего яда, который он подавал всем на серебряном блюдечке, но вместо этого его взгляд снова скользнул к подсвечнику, не нарушив окутавшей нас тишины.

– Ей нравится все, что сверкает, поет и раскрашено в яркие цвета. Так что да.

– А тебе?

Андрас снова посмотрел на меня. Щеки мои загорелись от смущения, я прочистила горло.

– Я заметила, что вы не украсили квартиру. Нет ни елки, ни гирлянд… ничего.

Мы с Андрасом постоянно ругались, поэтому казалось совершенно неестественным разговаривать, не нападая на него и не защищая себя. Кроме того, я и сама не повесила ни одной рождественской игрушки – не было времени и возможности.

– Веселье – это не про меня, – пробормотал Андрас.

Его грудной голос прозвучал глухо, невыразительно. Я не уловила горечи в его словах, но в его тоне чувствовалась настороженность.

– Рождество можно праздновать в сердце. Почувствовать его в себе, – сказала я, невольно признаваясь в любви к этому празднику. – Дело не в подарках и песнях, не в наряженных елках или уличных огоньках.

Дело в ощущениях.

Рождество – это тепло, воспоминания и моменты, наполненные счастьем. Это улыбки, время, проведенное вместе, горящие свечи и свет от них, льющийся прямиком в души. Это желание вложить частичку себя во что-то сияющее – украсить, как елку, свое сердце, укутать его мишурой и увенчать самой красивой звездой на свете.

Рождество больше, чем праздник, думала я, неотрывно глядя на керамическую елочку и надеясь, что Андрас не заметит сияния в моих глазах.

– Невозможно почувствовать то, что тебе никто не дал возможности почувствовать. – Хрипловатый голос вернул меня к реальности. Андрас наклонил голову, волосы упали на лоб, взгляд, казалось, блуждал в далеких воспоминаниях о жизни, совершенно непохожей на мою. – В моем доме не было места для таких вещей.

Было непонятно, говорил ли он о материальной нужде или о нехватке любви в детстве, но при одном лишь упоминании Андраса о его семье я почувствовала, что он стал мне ближе. Я поджала пальцы ног на перекладине табурета, чувствуя, как рвется наружу вопрос, который терзал меня уже давно, с тех пор как Кармен сказала, что Андрас единственный, кто есть у девочки.

– А ваши родители… где они?

Андрас вскинул голову. Его лицо потемнело, стало холодным, словно его засыпал снег. Острый взгляд метнулся ко мне и пригвоздил к месту.

– Что ты пытаешься делать?

От его тона мне стало очень больно, словно в сердце воткнули железный штырь.

– Ничего.

– Ничего? – снова пронзил он меня ядовитой стрелой взгляда – того самого взгляда, который заострял улыбку на его губах и ожесточал и без того суровые черты его характера.

Он двинулся на меня, словно крадущийся зверь, готовый к прыжку, и я резко выпрямилась, как марионетка, которую потянули за невидимые ниточки, привязанные к костям.

– Это после разговора с Сабин ты так осмелела? – Он наклонил лицо, впиваясь в меня взглядом. – Кстати, если помнишь, ты тогда дала мне пощечину.

Я старалась не обращать внимания на то, что расстояние между нами неумолимо сокращалось, но мне стало очень неспокойно.

– Нет, Сабин тут ни при чем.

– Тогда в чем дело?

– Я просто… задала вопрос, и все.

Его тень поглотила меня. Его запах окутал меня, вызвав дрожь в позвоночнике. Я почувствовала, как он коснулся моих колен. Подойдя так близко, он окружил мою душу колючими зарослями ежевики, наполнил ее головокружительным ароматом и заставил ее содрогаться от ударов сердца, которые глухо отдавались у меня в пятках.

– Мне больше нравится, когда ты на меня кричишь, – прошептал он, отравляя сладким ядом воздух между нами, – по крайней мере, тогда я знаю, что ты не пытаешься мной манипулировать.

– Я не пытаюсь тобой манипулировать, – ответила я, задетая его словами, а затем примирительно, понизив голос, произнесла: – Может быть… – Что «может быть»? – Может быть… я просто… – я сглотнула, чувствуя, что у меня пересыхает во рту, – …пытаюсь тебя узнать.

От собственных слов у меня, наверное, снова подскочила температура.

В груди жгло, щеки вспыхнули, сердце сжалось со скрипом, как ржавая пружина.

Андрас впился в меня таким властным взглядом, что моя душа закипела от ярости. Покраснев, я слегка опустила подбородок, не сводя с него глаз, и волна раскаленных эмоций вспыхнула во мне, как огонь. Его радужки высекали искры одну за другой с такой жестокой настойчивостью, что я чуть ли не умоляла его глазами дать мне передышку.

– Зачем?

– Потому что… – начала я и замолкла, нахмурившись; щеки горели, как маленькие угольки.