Стигма

Она ждала вечера, когда наконец наступит момент сонного оцепенения, и ослабнет боль, и затуманятся мысли, и под веками размоются мрачные краски, и придет долгожданный сон.

Для нее не было надежнее опоры, чем это ощущение. Отдаваясь ему, мама исполняла свое невысказанное желание и лелеяла собственную уязвимость, в которой никогда никому не призналась бы. Она брала одиночество за руку, и вместе они уходили в оазис сна.

Туда, где ее душа наполнялась цветами и красками и плыла в чувственном густом тумане и где она ощущала себя в безопасности.

Это было волшебное ощущение. Оно укутывало ее покоем, исцеляло, оберегало. Поливало высохший сад ее души, выпалывало сорняки страдания.

Это было надежное ощущение. Оно никогда ее не оставит, чтобы поселиться в другой женщине.

На него можно было опереться в трудную минуту, оно возвращало в далекое прошлое, в уютную комнату с большими светлыми окнами, где жила маленькая девочка Лорен.

Согласно предписанию врача, мама должна была принимать препарат только при необходимости. Он ясно донес до нее эту мысль, и она все поняла, но не последовала рекомендации.

Текучий рай был от нее на расстоянии всего одной таблетки. Она не видела причин отказываться от лекарства сейчас, ведь с этим можно повременить. В конце концов, она взрослый человек и сможет прекратить прием препарата в любой момент, поскольку уже знала, что сделать это необходимо. Еще несколько дней ничего не изменят.

А правда была в том, что она боялась.

Ее пугала черная тундра, простиравшаяся от зыбких границ ее слабости до горизонта. Она опасалась, что еще глубже увязнет в непроходимых зарослях ежевичника, сотканных из паники и страхов, таящихся во тьме.

Она не считала себя достаточно сильной, а для тех, кто однажды испытал на себе силу тяги черной тоски, уверенность и стойкость – это… все.

Она выпила все сто таблеток из блистерной упаковки. Она принимала их каждый вечер, в одно и то же время после ужина.

Опьяняющая усталость лишала мир красок, превращала его в черно-белую киноленту, где тьма и свет создавали гармонию, которую могло разрушить только отсутствие.

Неважно, отсутствие ли любовных чувств или таблеток. И то и другое было невыносимо.

И пока в ее душе распускались благоухающие цветы, где-то в ее теле начало расти нечто иное. Крошечный ярко-красный пульсирующий сгусток, личинка потребности, развивавшаяся и крепнущая с каждым днем.

Когда таблетки закончились, мама снова пришла к доктору. Выслушав ее, он удивился и спросил, регулировала ли она прием таблеток, поскольку, как он уже сообщил на первой беседе, при лечении важно соблюдать все предписания. Постоянное и длительное употребление препарата неминуемо приведет к физическому привыканию и повлечет за собой опасные последствия.

Мама впервые солгала. Убедительным тоном взрослой сознательной женщины она заверила доктора, что выполняет все его указания, просто вместе с кошельком у нее из сумочки украли и коробочку с таблетками, которые она на всякий случай носила с собой. Маму действительно обокрали, когда она стояла в толпе на автобусной остановке, поэтому для пущей убедительности она показала врачу полицейский отчет.

Про себя она решила, что хочет и дальше иметь возможность ощущать на себе благоприятное воздействие этого вещества. Конечно, при условии, что она остановится, когда придет время. Она взрослый человек и все понимает, и она в состоянии принимать решения, поэтому рано или поздно перестанет пить оксазепам регулярно. В любом случае ей виднее, когда это сделать.

Доктор выписал еще один рецепт. Не знаю, заподозрил ли он неладное, но пожурил маму, объяснив, что с такого рода лекарствами нужно быть очень осторожной и ответственность за их хранение лежит только на ней.

Полученных таблеток ей хватило всего на две недели. Организм привык к терапевтической дозе, лекарство перестало действовать, поэтому мама начала принимать две таблетки вместо одной, потом три, потом четыре. Получаемый эффект стал настолько неудовлетворительным, что она насыпала себе на ладонь все больше и больше пилюль.

Теплая весна еще цвела, чувство приятного оцепенения еще сохранялось, но теперь очень недолгое время. Казалось, единственный способ продлить ощущения – немедленно подкормить их новыми таблетками. Аромат цветов был всегда одинаков, но личинка была голодна, и забытье больше не было непроницаемым, надежным, в нем не было уюта детской комнаты – стеклянные окна превратились в стены из рисовой бумаги, и только несколько таблеток, выпитых сразу, могли восстановить их защитные свойства.

Когда оксазепам закончился, мама снова пришла к врачу. На этот раз она заявила, что потеряла рецепт. Можно ли получить другой? Доктор ответил отказом.

Ей следовало остановиться в тот момент. Воспринять это препятствие как вмешательство свыше, как белого голубя, посланного ей самой жизнью.

Ей следовало бы протянуть руку и ухватиться за эту ниточку света, который спасет ее от губительного падения, но ярко-красная потребность кричала и пылала, и личинка закручивалась в гневные кольца, своим зубастым ртом выгрызая борозды на стенках маминого черепа… И она сделала худший выбор – пошла к другому врачу.

Она рассказала ему о проблемах со сном, о тревожности и стрессе, которые в себе замечала. Она обнажила перед ним свои недуги с искренностью настрадавшегося человека, и доктор, выписав рецепт, пролил живительную воду на сухие побеги ее сада.

Так постепенно мама увлеклась доктор-шопингом. Этим, как я теперь знала, занимались многие лекарственно зависимые.

Она обошла всех врачей в Малверне и в соседних городках, рассказывая одну и ту же грустную историю про недостаток сна, истощение сил, острые шипы мыслей, мучительные ощущения.

Она начала придумывать симптомы, которых у нее не было, винила во всем несуществующую гиперактивность, давала подробные показания против ночной бессонницы, из-за которой она становилась хрупкой, как яичная скорлупа. Она отмахивалась от врачей, которые пытались предложить ей терапевтический путь, и делала вид, что согласна с рекомендациями, которые ей давали, пока однажды, поддавшись на ее ложь, врач не выписал ей капли лоразепама.

Теперь расслабление наступало гораздо быстрее. Оно накатывало, словно парализующая волна, и в считаные минуты все проблемы смывало восхитительным приливом.

Темные круги исчезли с лица, но на глазах как будто появился налет, искажающий зрение. Ей становилось труднее отличать дни от секунд, мгновения от недель; растекшись пятном на диване в гостиной, она терялась в сверкающем тумане своих миражей.

Пока она гуляла по своему прекрасному саду, личинка сжималась в комок, словно бьющееся сердце. Она превращалась в куколку и задавала ритм ее сердцебиению, напоминала ей, как легко остановиться, если захотеть. Куколка завладела ее разумом и нашептывала, что с ней все в порядке, – и мама верила, потому что ничто не могло сравниться с этой легкой пустотой, с этим замечательным, правильным ощущением, будто сердце – это куколка, а куколка – сердце. Все стало размытым, мир заслонила собой ненасытная потребность.