Стигма

Я отшатнулась, когда мама схватила мои запястья, сгибая меня пополам, как проволоку.

Внезапно ее что-то оттащило в сторону.

У меня перехватило дыхание. Как сквозь туман, я увидела огромную фигуру Андраса, который встал между нами, его арктические глаза неистово сверкали, он схватил маму за руку, и из моего горла вырвался панический крик: «Стой! Остановись! Это моя мама!»

Андрас обернулся и застыл в удивлении, а мама выдернула руку из клешни Андраса. Это движение оказалось для нее слишком резким – по инерции она сделала несколько шагов назад, уперлась в спинку дивана и сползла на пол.

Ботинки заскрипели резиновыми подошвами по полу. Призрак затуманил ей глаза, но, наверное, уже прошло несколько часов, как мама приняла то, что раздобыла без труда. Она плохо соображала, но все же была ближе к реальности, чем в последний раз, когда я ее видела. Цвет лица по-прежнему серый, волосы такие же тусклые и длинные, она почти не прибавила в весе. На мгновение у меня возникло удручающее чувство, что не прошло и дня с тех пор, как я оставила ее в центре.

Я с болью смотрела, как она беспомощно сидит на полу моей квартиры.

Как бы мне хотелось однажды показать ей это маленькое королевство. Если бы она освободилась от ядовитых корней, проросших сквозь ее сердце, я открыла бы перед ней дверь и показала мир, который приготовила для нее. И, возможно, это стало бы началом чего-то хорошего.

Но пока у нас обеих ничего не получалось.

Где-то в уголках моей залатанной души пряталось желание ее ненавидеть. Какая-то крошечная часть меня, например та, в форме рыболовного крючка, которая никогда не заживет, может быть, и ненавидела ее. Но я все равно ее любила, вопреки всему любила ее такой любовью, которую ни одно чудовище, даже то, что жило внутри мамы, не могло уничтожить.

Правда в том, что, сколько бы горя она мне ни приносила, я всегда буду ее любить. Чувствуя присутствие Андраса за спиной, я медленно подошла к маме и опустилась рядом на колени. Я знала, что он не спускает с меня серьезных глаз, но для меня больше ничего не имело значения, кроме этой фигуры на полу. Я медленно села перед ней, и мы оказались лицом друг к другу, словно две половинки расколовшегося сердца. Мы опять вместе упали с высоты на самое дно, и, как всегда, именно здесь, в крайней точке отчаяния, мы снова встретились.

– Почему? – Ее слабый голос нарушил тишину. Когда я снова услышала его, по груди пробежала судорога, словно я коснулась чего-то, что навсегда останется детским. Мама не смотрела на меня, но в этих словах я уловила острую муку. – Почему ты меня там оставила?

– Ты разрывала меня на части, – прошептала я тихо, и это признание вновь обнажило незаживающие синяки, порезы и раны в душе. От слез и температуры я плохо видела маму, ее очертания размылись. – Ты убивала меня, мама…

Она подняла лицо, чтобы встретиться со мной взглядом. В ее покрасневших глазах отражалось неизмеримое страдание. То, как я отшатнулась, когда она попыталась прикоснуться ко мне, разбило ей сердце и в то же время помогло кое-что понять. Она испугалась, подумав, что я ее боюсь, но, видя сейчас все ту же избитую, отчаянную любовь в моих глазах, мама поняла, что меня пугал живший внутри нее демон.

Она медленно закрыла глаза и протянула руку. Дрожащими пальцами коснулась моего подбородка, словно я была чем-то драгоценным, по чему она очень скучала и что опасалась сломать неосторожным движением. Сердце забилось, когда я почувствовала прикосновение ее мягкой, маленькой ладони с сухой и тонкой, как бумага, кожей. Мы смотрели друг на друга, объединенные одной и той же бедой, и моя душа в этот миг отчаянно любила ее.

Мой несчастный заколдованный лебедь. Мое прекрасное неслучившееся чудо.

– Мне… – «…очень жаль», наверное, хотела сказать мама, но голос ее подвел. Она покачала головой, и слезы потекли по ее щекам.

Я не узнавала ее, это не та женщина, которую я обманом положила в клинику. Куда-то подевался призрак, который кричал и царапал воздух, отрицая наличие проблемы.

Возможно, благодаря терапии мама начала распознавать расставленные в ее голове ловушки, начала понимать, что настоящая жизнь заключена не в таблетке, а в мире, столь прекрасном, ужасном, сложном и в конечном счете достойном того, чтобы в нем жить. Возможно, стены ее полупрозрачного сада треснули, в них образовалась трещина, которую никакой экстаз больше не мог залатать. Исчезла опора из сильного и свирепого чувства, повелевающего существовать, не живя и не умирая.

«Я хотела тебя защитить… Стать для тебя семьей, которую ты заслуживаешь».

Она нахмурились от печальных мыслей и слегка наклонила голову, глядя на меня с тем рассеянным умилением, с каким любуешься чем-то нежным и очень сильным.

«После аварии… я только и думала о том, что это случилось по моей вине… Я должна была прожить остаток жизни, заглаживая перед тобой вину, отдавая тебе все, что могла, а вместо этого…» – Мама стиснула зубы, сдерживая рыдания. Она закрыла глаза, ее рука соскользнула с моего лица и сжалась в кулак на бедре.

Мама при мне никогда не плакала. Она никогда не обнажала перед миром ранимую, слабую, несовершенную сторону своей человеческой сущности. Эта женщина всегда была слишком гордой, слишком охотно лгала во благо кого-то другого, даже когда ноги едва держали ее, а мне приходилось перевязывать раны, которые она себе по неосторожности наносила.

Даже когда она не ела, впадала в безразличие к себе и к жизни, неделями не принимала душ, а я терпеливо мыла ей голову, пытаясь напевать какую-нибудь ее любимую песню.

– Мне никогда никто не был нужен, кроме тебя. – Я посмотрела на нее глазами своего сердца, с грустью. Мое сердце хотело отдать ей все, что у меня было и чего, конечно же, ей не хватило бы для счастья. – Жаль, что меня тебе недостаточно, мама.

Я увидела, как от моих слов рассыпался на осколки ее взгляд, как исказились ее черты. Если бы самая страшная боль имела лицо, это было бы мамино лицо.

Мама наклонилась вперед, и ее слабая, но отчаянная рука с силой сжала мой затылок. Она притянула меня к себе, и наши лбы соприкоснулись, прижавшись друг к другу, словно были созданы для этого касания. Я чувствовала ее прикосновение к моим волосам, поняла, что она с пронзительным отчаянием сдерживает себя, чтобы не напугать меня и в жадном порыве не прижать к себе всю меня целиком.

– Мне всегда хватало тебя, – ее голос дрожал, выдавая мучительное желание достучаться до меня, быть услышанной, – мне всегда хватало тебя, Мирея. – Мамины слабые пальцы сжали мои волосы, как будто ее кольнули болезненные воспоминания о нашей прошлой жизни. – Я продолжала жить только ради тебя.

Слеза скатилась по моим губам.

«Ты ни в чем не виновата, – кричало мне ее сердце, даря мучительное спасение. – Ты была для меня всем, всем всегда. Если бы не ты, мой маленький ангел…»