Столичный доктор. Том VIII
Шрифт:
— Спирта пока хватает. Благодарность тебе от меня. И от остальных тоже.
На закате госпиталь был развёрнут. Все двенадцать палаток стояли в нужных местах. Мокрые повозки парили на склоне, лошади жевали овёс. Медики расстилали простыни, кто-то пел тихо под нос. Из печной трубы шёл дым — готовилась каша на ужин. Ну, вроде устроились.
Людей не хватает, вот что главное. Нужно еще как минимум двух фельдшеров, хотя бы трёх сестер. Санитаров человек пять. И только для того, чтобы работать впритык, не расслабляясь. Это я считал в уме, пока утром ехал в штаб. Жиган
До штаба я добрался во первой половине дня — уставший, но всё-таки в более бодром виде, чем три дня назад, когда нас мотало по грязи как лист по осенней луже. На этот раз меня уже знали. Пропустили без вопросов, козырнули — не то чтобы с уважением, но и не с раздражением. Признали. Привыкли.
Начальник штаба — полковник, с жесткими усами и редкими волосами, зачесанными назад, будто намеренно пытаясь сразить противника своим лбом. Бумаги перед ним были разложены веером, как карты у шулера, но глаза он поднял сразу.
— Князь Баталов. Успели обустроиться?
— Обустроились, спасибо. Пункт у деревни Гаолинцзы. Госпиталь развёрнут. Вода есть, дорога пригодна. Палатки стоят, операционная оборудована.
Он слегка кивнул, будто и не сомневался.
— Отлично. Раненые уже идут. Серьезные поступления ожидаются к завтрашнему вечеру. Японцы наступают, есть потери в заслонах. Вы… готовы?
— Готовы. Но с оговоркой. Людей не хватает. Особенно фельдшеров и сестёр милосердия. По санитарской части мы выкрутимся — из легкораненых и выздоравливающих наберём. А вот обученный персонал… Вы сами понимаете.
Полковник потёр лоб и выдохнул, как человек, который уже слышал подобную речь двадцать раз за день.
— Будут. Скоро придёт обоз из тыла. Добровольцы. В том числе — команда Красного Креста. Сказано, что среди них медики. Сёстры. Пара фельдшеров тоже числится. Обещают, что не новички.
— Обещают… — я усмехнулся. — Ладно. Тогда прошу приписать их к нам, как прибудут.
— Уведомим. Ваш пункт — приоритетный. Ближе всего к линии. Вы и так уже, считай, на передке.
Я коротко поклонился и развернулся, но полковник остановил:
— Князь… Спасибо, что держитесь. Немногие бы не развалились после Ялу. Там… ну, вы сами знаете, видели собственными глазами.
Я ничего не ответил. Только кивнул.
Ближе к вечеру японцы начали обстреливать из артиллерии передовые позиции. А я, чтобы не слушать это бесконечное ухание, решил проверить шкаф с медикаментами. Тот самый, что мы кое-как собрали из трех разных ящиков, поставили у входа в палатку-хранилище и поклялись не открывать без крайней нужды. В нем под двумя замками хранилось самое ценное, что у нас было — запас панацеума. Трясся я над ним, конечно… Прилично так.
Только открыл дверцу — и, как в дешёвом анекдоте, сверху на меня с глухим звуком упал флакон. Больно ударил по лбу, и, естественно, открылся. Потекла пахнущая спиртом жидкость. Еле глаза успел зажмурить. Только отошел от шума в ушах, легкой «яловской» контузии, и вот на тебе. Опять голова страдает.
Я нецензурно выругался, начал вытираться рукавом. В первую очередь глаза. Не дай бог, роговицу сожгу…
Вышел из палатки, как чудовище из бани — лицо мокрое, кожа горит, один
глаз не открывается. Сразу же наткнулся на кого-то.— А-а-а! — короткий визг. Варвара. Побледнела, отшатнулась. — О, господи… кто вы?
— Варвара Михайловна, — прохрипел я. — Не пугайтесь. Это я. Зеленка.
— Батюшки… — Она схватила меня за локоть. — Так испугалась! Думаю, чудовище какое китайское к нам заползло… Пойдемте, сейчас всё отмоем.
Отмывали всем сестринским консилиумом. Спирт, вата, щетка, слава богу, не обувная. Гедройц пришла посмотреть, пожала плечами:
— Хуже не будет. Лоб — как у молодого пулемётчика. Волосы… ну, теперь вы у нас травяной князь.
Я хотел отшутиться, но во рту ощущался нехороший привкус, и голова гудела. На том и закончилась вечерняя инспекция. Я забрался в палатку, где был отведен мне целый угол, закутался в шинель и вырубился мгновенно.
Утро было холодным, как вчерашний чай. Только встали — прибежал ординарец:
— Князь, вас к воротам просят. Везут раненых. И добровольцы прибыли.
Я вылез из палатки, потянулся — и тут заметил, как одна из санитарок, проходившая мимо, быстро отвернулась, прижав рот к плечу, чтобы не рассмеяться. Ещё одна — сдержанно поклонилась, глядя куда-то в район моей груди.
Потрогал лицо. Отвратительно липкое после вчерашних экзерсисов с мылом и постным маслом. Поднес руку к глазам. Прекрасно. Зеленое. И волосы, судя по всему, не отмылись полностью. Особенно на висках. Ужас. И какой теперь авторитет у подчиненных? Правильно, никакого. Князь-посмешище. Еще и прозовут как-нибудь обидно. «Зеленкой». «Ну что там было сегодня на утреннем обходе? Да, Зеленка кровавое побоище устроил». Отлично. Просто замечательно.
Через ворота уже затаскивали раненых на носилках, а во дворе стояли новенькие: пара женщин в белых косынках, юноши в шинелях попроще, один — в совершенно нетипичной одежде, больше студенческой, чем военной. Он смотрел с любопытством, не зевая, но и не тушуясь.
— Госпиталь Красного Креста. Начальник — князь Баталов. Рад вас видеть, — сказал я, проходя вдоль.
Они заулыбались, поздоровались. Я стал по очереди знакомиться. и узнавать, кто откуда. Один — из Казани, другая — бывшая сестра милосердия из Омска. Потом подошел тот юноша, с прямой осанкой и живыми глазами.
— Студент медицинского факультета Юрьевского университета Бурденко.
Тут я обалдел.
— Имя?!
— Николай. Николай Нилович, — отчеканил он.
Глава 9
ЛОНДОНЪ, Въ настоящее время только одинъ русскій остается въ Японіи: это — епископъ Николай, основатель и глава православной миссіи. Среди японцевъ онъ прожилъ сорокъ летъ и р?шилъ остаться въ Японіи до самой смерти. Японскіе власти приняли м?ры къ охран? его личности. Къ сожал?нію, въ посл?днее время объ епископ? Никола? не получается никакихъ изв?стій.
ТОКІО. Изъ Пхіонъ-Яна телеграфируютъ, что тамъ теперь вполн? спокойно, корейцы относятся вполн? доброжелательно къ японскимъ войскамъ, большая часть которыхъ покинула уже городъ и двинулась на с?веръ. Н?сколько корейцевъ, обращенныхъ въ православіе, уличаются въ сношеніяхъ съ русскими; они преданы суду, но упорно отрицаютъ свою виновность.