Столичный доктор. Том VIII

Брилліанты японской императрицы

Японская императрица, подавая прим?ръ другимъ, отдала на нужды войны большую часть своихъ драгоц?нностей. Но оказывается, что ея патріотическая жертва не дастъ ожидаемыхъ результатовъ: вм?сто милліоновъ, которые над?ялись выручить отъ продажи вещей императрицы, получено только н?сколько сотъ тысячъ франковъ. Эксперты, которымъ предъявили вещи для оц?нки, нашли, что брилліанты роскошной нитки и большинство брилліантовъ императорской короны — французской подд?лки.

Я смотрел на Бурденко и глазам не верил. Так просто? Один из величайших в будущем хирургов — вот этот вежливый юноша с жидкими усиками и пушком вместо бородки? Может, однофамилец? Ага, прямо всё совпадает, даже довольно редкое отчество.

— Сколько курсов закончили? — продолжил я допрос.

— В конце года планирую сдавать врачебный экзамен.

— А в каких направлениях специализируетесь?

Бурденко перечислил.

— Доктор Гедройц?

— Да, ваше сиятельство?

— Оформить Николая Ниловича помощником врача. С этого момента. Остальных распределить согласно штатным нуждам.

— Будет исполнено, — коротко ответила Вера Игнатьевна.

Интонация у неё была такая, что я рефлекторно оглянулся, будто проверяя, не стоит ли за моей спиной сержант Хартман из «Цельнометаллической оболочки». Но нет. Вера смотрела на добровольцев неожиданно мягко, с каким-то почти материнским участием. Вот уж от кого не ждал нежности. Хотя… пожалуй, это было даже не сочувствие, а своего рода уважение. Впрочем, вряд ли она станет их донимать выше требуемого. Как и потакать слабостям. Я вдруг вспомнил старинную шутку Микулича, что по национальности он хирург. Нет ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного — одни медики. Большое дружное братство.

Новую порцию раненых привезли примерно через час, наше пополнение едва успело сложить пожитки и переодеться. Поступление внезапное и большое. Как врачи и любят. Повозки одна за другой выкатывались к нашему приёмному пункту, наспех оборудованному перед палатками. Кони фыркали, упряжные орали, санитарки сновали меж носилок, фельдшеры и сестры принимали первых раненых.

— На сортировку, — сказал я Бурденко и кивнул в сторону площадки. — Пошли, Николай Нилович. Сейчас начнётся.

Он шёл рядом, доставая на ходу блокнотик. Собирается писать записочки, чтобы прикреплять их к одежде осмотренных.

— Так дело не пойдет, — показал я на блокнот. — У нас новая система.

— Какая же? — Бурденко встал столбом.

— Доктор Михеев! — позвал я коллегу. — Александр Васильевич, поделитесь цветовыми маркерами, пожалуйста.

Николай получил четыре мешочка, открыл один из них, и удивленно вытащил кусочек желтого ситца.

— И как это?

— Просто. Зеленый — легкораненые. Желтый — могут подождать. Красный — срочно на стол. Чёрный…

— Понял, кому помощь не оказываем, агонирующие и умершие.

— Быстрее, чем записочки, не слетят — на заколках и понятнее персоналу. Вперед!

Сортировочная площадка уже гудела. Носилки стояли в три ряда, и их продолжали разгружать. Кто-то ворочался, чтобы лечь поудобнее. Стоны, крики. Возбужденный раненый, которого перестали удерживать на секунду, вскочил, пытаясь куда-то пойти, и тут же упал. Некоторые лежали неподвижно.

— Ну, давайте, — я чуть подтолкнул Бурденко вперёд. — Фельдшера уже измеряют давление, не отставайте.

Он замер, не решаясь пойти. Куда делся весь энтузиазм?

— Евгений Александрович… я…

— Нет времени! — прикрикнул я. — Сортируйте! Я рядом, контролирую. Вам решать их судьбу сейчас. И помните — гипердиагностика здесь разрешена.

Он постоял еще несколько секунд, прямо-таки завис. Потом кивнул. Вдохнул. И начал.

— Красный. Артериальное кровотечение. Наложите пока жгут получше, кровит. Зеленый, в сторону. Еще зеленый. Желтый, в перевязочную. А этот… — доктор запнулся. Парень лет двадцати, лицо серое, еле дышит, изо рта — кровавая пена. — Черный. Морфий один миллилитр в мышцу.

Я почти не вмешивался. Так, пару раз подсказал, после чего поменяли цвет с зеленого на желтый. Но главное не это, ошибки у всех случаются. Учится ведь еще. Зато сразу понял, что такое ответственность, не побоялся. Не оглядывался поминутно на меня, чтобы получить одобрение своих действий.

Минут через десять я сказал:

— Здесь не красный, черный. Высокая ампутация в наших условиях — скорее, жест отчаяния. Тратим много времени, а шансов у пациента мало.

Я осмотрел раненого. Мои представления о его шансах не совпало с мнением Нилыча.

— Случай спорный, — вдруг заупрямился Бурденко.

— Раз вы настаиваете, то давайте проведем ампутацию. Санитары, срочно в операционную, не спим!

Я кивнул Гедройц, и она заняла наше место на сортировочной площадке. Мы пошли мыться. Когда зашли в операционную, раненый уже лежал на столе. Да, правую ногу не спасти. Как он жив еще с такой травмой? Бедро размозжено почти до паха. Бледный, дышит часто. Весь мокрый — так вспотел. Что же тут будет летом??

— Кто нам доложит состояние? Группу крови определили? Венозный доступ получили? Где капельница? Чего ждем? — поторапливал я сотрудников. — Травматический шок лечить надо, а не смотреть на него!

— Сто на шестьдесят, пульс сто двадцать, температура тридцать шесть и две.

— Начнем, помолясь, — перекрестился я. — Скальпель!

Работал Бурденко хорошо. Спокойно. Видно, что практиковался много, ассистирует не впервые. Не позволял себе лишнего, приказы выполнял четко. Техника хромает еще, но сейчас он опыта наберется быстро — особенно если такие поступления раненых будут регулярными. И очень внимательно смотрел, что делаю я.

Через час мы закончили. И пациент пока оставался живым. И даже давление слегка поднялось — помогло переливание.

Я снял перчатки, вытер лоб. Посмотрел на Бурденко.

— Поздравляю. Но. За это время доктор Михеев провел уже две ампутации. То есть мы своим благородным поступком кому-то одному операцию не дали сделать. Возможно, за это время состояние раненого ухудшилось. Теперь понятно, зачем на сортировке черные метки? Мы должны спасти как можно больше людей, извините за пафос. И кем-то приходится жертвовать. Ну что, Николай Нилович. Если выживем — приглашаю к себе в клинику на стажировку. Под моё руководство.