Столичный доктор. Том VIII

МУКДЕНЪ. По полученнымъ сведеніямъ, японскій отрядъ, около дивизіи, наступаетъ на Сюянъ вдоль Даняхе. Къ с?веру отъ Дагушана сосредоточены также значительные силы. 29-го числа японская колонна выступила изъ Фынъ-Хуанъ-чена на Ляоянъ. Въ перестр?лк? нашей конницы съ передовыми отрядами японцевъ раненъ сотникъ фонъ-Валь и убиты два казака. Готовится генеральное сраженіе.

А мы становимся знаменитыми. Вслед за Боткиным к нам потянулись корреспонденты, жаждущие свежих и здоровых сенсаций. Ладно, с журналистами мы знакомы давно, со времен спасательной операции на Москве-реке, так что дядя Гиляй приехал к нам практически целенаправленно. Иностранной прессы с ним не было, зато имелись наши отечественные репортеры, которых Владимир Алексеевич просто подавлял своим авторитетом — я даже не запомнил их имена.

Госпиталь наш был признан если не лучшим, то одним из. Единственный по обе стороны фронта, в котором работает нобелевский лауреат, кстати. Это я от себя подарил звучную фразу. Соответственно, стали местной «витриной».

Приехали ближе к полудню, с одним из транспортов из медсанбата. Спрыгнул первым Гиляровский — плотный, усатый, в пыльном пиджаке и неизменной шляпе. Трудно не узнать. За ним, как тени, вышли трое других: тонкий в очках, круглолицый молодой с блокнотом и долговязый со штативом. Видно было, что они подчиняются невидимому закону: стоять рядом, не мешать, записывать, что скажет Владимир Алексеевич.

Я только поздоровался, извинился и сразу пошел на сортировку. Лясы точить можно и после, а сейчас лишняя пара рук может значить очень многое. Журналисты тут же принялись устанавливать фотоаппарат и снимать всё подряд. Пусть щёлкают, мне не жалко. О конфиденциальности сейчас никто не говорит, многие раненые даже пытались попасть в объектив и получить таким образом свои пятнадцать минут славы. Впрочем, в это время для подавляющего большинства населения фотография бывает единственной за всю жизнь. Вот поэтому их берегут, вставляют в рамочки и вешают в красном углу, рядом с иконами.

Оперировать кого-то из этой партии мне не пришлось — в основном здесь была зеленая и желтая группы, а немногочисленных красных разобрала дежурная смена. А я занялся гораздо более приятным делом — пусканием пыли в глаза и развешиванием макаронных изделий на уши. Тут, конечно, не Базель, где уже после приемного отделения многие выходили с челюстью, отвисшей до середины голени, но тоже удалось поразить гостей.

Удивились чистоте и порядку. Не знаю, как так получается, но связывать санитарное состояние со стенаниями легкораненых по ночам не стану. Хотя бы потому, что плакать — плачут, ворчат под нос, что непонятно кто хуже: Баталов или Тит Кузьмич Данилов, но назад на передовую не просятся.

Естественно, показывал и недостатки, сетовал, что вот было бы то и это, удалось бы спасать гораздо больше наших воинов, но Красный Крест тянет резину, и у нас наблюдается дефицит почти всего. Доходит до повторного использования бинтов и прочих несуразиц.

Кивали, строчили в блокнотики откровения, фотограф менял пластины и пыхал магнием. Короче, встреча с представителями прессы шла плодотворно и в запланированном русле.

После собрались для финальной общей фотографии. Люблю это дело, потом можно показывать и говорить: «Видите, во втором ряду восьмое пятнышко слева? Это я». Мы оставили фотографа, и пошли пить чай. Ввиду хорошей погоды накрыли прямо на улице. Акулам пера я предложил чего покрепче, но сам не стал. Оно понятно, если с утра не выпил, то день пропал, но некоторым подчиненным, фамилия которых начинается на «Ми», а заканчивается на «хеев», надо показывать пример. Так что журналисты выпили по соточке-другой из моих запасов, а медики в составе Михеева и Агнессы Григорьевны обошлись чаем и компотом из сухофруктов.

Погода, как говорится, способствовала. День стоял нежаркий, ласковый, и один из журналистов, круглолицый, выпив и закусив, скинул пиджак и плюхнулся прямо на траву.

— Даже не верится, что совсем рядом идут бои, — сказал он мечтательно, глядя в небо. — Ни тебе выстрелов, ни разрывов…

Он не успел договорить. В следующую секунду подскочил, как ужаленный — в прямом смысле. Завизжал. Закрутился на месте, хлопая себя по бедрам и ягодицам.

— Шмели! Мамочка! Бьют! АААААААА!

Танец и вокальное сопровождение оценили мгновенно. Смеялись все. Не только участники застолья, но и продолжающие сбиваться в разные группки у фотоаппарата сотрудники.

— Будет вам, Аркадий, — погасил танцевальный порыв Гиляровский. — Можно подумать вас крокодил укусил. Сядьте за стол, выпейте рюмочку, боль беспокоить меньше будет.

Но выпить журналист не успел. Он даже протянул руку, но вдруг одернул ее и начал ощупывать лицо.

— Ой, что-то не так… — испуганно пробормотал он. — Распирает…

Ого. Таких молниеносных реакций я в этом времени не видел. Впрочем, и в ином — тоже. Аркадий буквально на глазах начал превращаться в человечка-шину «Мишлен» — лицо раздулось, сначала несимметрично, а потом полностью, глаза превратились в узенькие щелочки, язык вывалился из-за опухших губ, и он схватился за разбухающее горло, а потом и начал его царапать, одновременно синея. Сиплое дыхание, напоминающее звук накачиваемого мяча, сообщило, что и гортань тоже вовлеклась в процесс.

— Трахеостому? — вскочил Михеев. — Санитары, быстро в смотровую!

— Там в ящике, слева от входа, есть интубационный набор, — крикнул я. — Агнесс, за мной, будешь ассистировать!

Вот знал, что пригодится, далеко не прятал. Даже в наших краях, свободных от электричества. Да, вспомнил поздно, после эпизода со спинальной анестезией. Кто мешал тогда проводить наркоз через интубационную трубку? Баталов, больше некому. Именно этот бездельник благополучно забыл о таком ценном грузе.

Я достал из обтянутого брезентом набора сверкающий клинок, авторства в этом мире не имеющий, но повторяющий Макинтош, вставил батарейку от карманного фонарика. Свет едва теплится — но и этого достаточно. Пациента уложили, санитар начал держать его за плечи. Шутке про хорошо зафиксированного больного много лет, но сейчас она актуальна как никогда. Хотя можно было и без этого обойтись — Аркадий уже ни на что не реагировал. Он синел. Агнесс подала шпатель, я сунул его между разбухшими губами, продвинул клинок ларингоскопа. Ага, вот и надгортанник. Теперь всё просто — быстро ввожу интубационную трубку, надуваю манжету поданным шприцем. Готово. Повезло, что не случилось спазма голосовых связок, а то процедура прошла бы не так просто.

— Есть самостоятельное дыхание! — сообщил Михеев.

— Вижу. Рано радоваться. Надо всё это добро купировать побыстрее. Что там с показателями?

— Давление сто пятьдесят на сто, пульс сто двадцать, одышка тридцать, — доложила Агнесс.

— Срочно адреналин подкожно. В вену хлористого кальция десять. Быстрее!

Вену искали всем миром — так далеко они попрятались у журналиста. «На память» он еще и получил кучу дырок и гематом на обеих руках.

Но спустя минут пять напряжение шейных мышц начало уходить. Через десять можно бы и экстубировать, но я решил подстраховаться, подождал еще немного, пока отек с шеи не ушел совсем.

За всей этой свистопляской я даже не спросил у Гиляровского, в какой газете ждать репортаж. Ничего, кто-нибудь пришлет нам номер. Надеюсь, сильно ругать не будут.

* * *

Когда находишься в стороне от основных событий, то о новостях только догадываешься. Или судишь по косвенным признакам. Таким, к примеру, как возросшее количество раненых. Раза в два поначалу. А потом и в три. Японцы начали давить. И хоть потери у них были куда больше, что и неудивительно при наступлении, меня это не радовало, с нашей стороны тоже не слава богу.

Рассказы раненых ясности не вносили, они знали даже меньше нас. А что — держали оборону, отбили атаку, вторую, ранило, в медсанбат, а потом сюда. Конец истории. Повторяющейся в разных вариациях. А из штаба, как назло, никто к нам больше не ездил. То ли боялись наших шмелей, то ли времени не было. Раненые офицеры — не старше штабс-капитана, тоже мало что знали. Да и какие тут беседы о положении на поле боя, если все еле ноги переставляют и спят по три часа в сутки? Едим, когда получится, меняем одежду тоже по случаю. А уж в туалет сходить… Лучше не будем о грустном. Потому что когда рассказывают анекдот про кайф, испытанный после распития пяти литров пива, это смешно, а когда у самого глаза на лоб лезут, то не очень.