Столичный доктор. Том VIII

В хирургическом отделении задержался дольше. Осмотрел операционную, поинтересовался стерилизацией инструментов, потом задал несколько вопросов Михееву о проведенных операциях. Ничего сложного у нас пока не было — вскрытие абсцессов, пара аппендицитов, ампутации.

Персонал, на взводе с самого утра, понемногу начал облегченно выдыхать. Начальственного разноса не последовало. Наоборот, всё выглядело почти… уважительно. Без лести, но по делу.

Наконец, осмотр приблизился к финалу. Трепов повернулся ко мне.

— Благодарю, князь, я весьма доволен. Теперь, если позволите, пару слов наедине.

Мы прошли в мой кабинет — келью с голыми стенами, столом, двумя стульями и железным шкафом, который я условно считал «архивом». Трепов снял фуражку, потер седеющий висок, сел, поманил меня жестом.

— Что ж, князь, — начал он неожиданно мягко. — Должен признать, я впечатлен. За такой короткий срок, практически на пустом месте, вы сумели создать работающее учреждение. Да, не хватает многого. Да, условия спартанские. Но виден порядок, видна система, видна рука опытного организатора и врача. Я читал рапорт графа Воронцова-Дашкова о вашем назначении и, признаться, имел некоторые сомнения, зная вашу… репутацию человека независимого. Но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания.

Я кивнул, выжидая. Хвала без «но» — редкая птица.

— Я получаю разные донесения из Маньчжурии, князь, — продолжил Трепов, посмотрев мне прямо в глаза. — В том числе и о ваших разногласиях с Наместником. — он усмехнулся. — Генерал Алексеев — способный, но большой интриган и временщик. Его попытки дискредитировать вас, человека, сделавшего так много для отечественной медицины и науки, известны в Петербурге. Можете быть спокойны: вы будете иметь всю необходимую поддержку. В том числе и от меня. Ваше дело здесь — лечить солдат, и вы этим уже занимаетесь. И продолжите. Я распоряжусь об увеличении поставок медикаментов и перевязочных средств в ваш госпиталь. Постараемся помочь и с оборудованием. Что вам нужно в первую очередь?

Я, все еще не веря своим ушам, коротко перечислил самое необходимое: наркозные аппараты, запас хирургических инструментов, хинин, морфий…

Трепов кивал, делая пометки в блокноте.

— Хорошо. Постараемся. И еще… — он запнулся, подбирая слова. — Насчет вашего… чудо-средства. «Панацеума». Я читал доклад комиссии. Мнения восторженные. Но, как вы знаете, есть дефицит лекарства. Госпитальные начальники каждый тянут одеяло на себя, но и тут я готов поспособствовать.

Вот это был поворот! Поддержка на таком уровне! И даже «Панацеум»… Будет нужда, я из собственных запасов брать буду, но дело ведь государственное…

— Благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал я искренне. — Это действительно неоценимая помощь. Средство показало свою эффективность, и здесь оно может спасти много жизней.

— Вот и договорились, — Трепов удовлетворенно кивнул. Он уже собрался вставать, но вдруг снова сел. — Есть еще один вопрос, князь. Деликатного свойства.

Я открыл дверь, крикнул в коридор, чтобы принесли чаю. Деликатные вопросы лучше обсуждать прихлебывая Цяньлян или Фу. Ну и закусывая баранками, запас которых у меня был.

Чай принесли быстро, Трепов налил его в блюдце, шумно подул, остужая, начал пить, прихлебывая.

— Требуется ваша помощь, как человека… скажем так, широких взглядов.

— Слушаю вас, генерал.

— В Маньчжурию прибыла княжна Вера Игнатьевна Гедройц, — начал Трепов несколько смущенно. — Вы, вероятно, слышали это имя. Одна из первых в России женщин-хирургов, ученица профессора Кохера. Человек незаурядных способностей и энергии. Она добилась отправки на фронт во главе санитарного отряда Дворянского общества. Прибыла сюда, в Мукден, с оборудованием, персоналом… Но… — генерал поморщился, — ни один начальник госпиталя здесь не хочет брать ее под свое крыло. Предрассудки, знаете ли. Женщина-хирург… Да еще княжна, вхожая в Царское село… Боятся скандала, насмешек, не знают, как с ней обращаться. А держать ее без дела — преступно, специалист она первоклассный. Вот я и подумал… ваш госпиталь под эгидой Красного Креста, вы сами человек не чуждый новому. Не могли бы вы принять ее к себе? Хотя бы на время, пока не улягутся страсти? Дать ей возможность работать по специальности? Я честно сказать, просто боюсь отпускать ее одну на передовую.

Женщина-хирург? Почему бы и нет… Я припомнил это имя — Вера Гедройц, действительно одна из пионерок женского медицинского образования и хирургии в России, личность легендарная.

Я задумался. С одной стороны — ценнейший специалист. С другой — это неизбежно вызовет трения с персоналом, особенно с мужчинами-врачами и фельдшерами, да и с Волконской тоже. Та явно, привыкла к традиционным ролям. Но отказать Трепову после его поддержки было бы глупо. Да и я, как сказал генерал, человек широких взглядов. Мне в этом госпитале никто не указ. Будет княжна хорошо работать — и наплевать, что она в юбке. А не покажет себя — так тут и титул не поможет, попрощаемся.

— Я не против познакомиться с княжной Гедройц, генерал, — осторожно ответил я. — Если ее квалификация действительно так высока, как вы говорите, и она готова работать в наших непростых условиях, не требуя особых привилегий, то место для хорошего хирурга всегда найдется. Потом, я слышал, что она пишет стихи? Поэтические вечера были бы очень кстати.

— Вот и отлично! — Трепов явно обрадовался. — Я так и думал! Она сама к вам зайдет в ближайшие дни. Благодарю вас, князь! Вы избавили меня от большой головной боли.

Когда он ушёл, в госпитале повисла тишина, как после грозы. Кто-то прошептал:

— Ну, теперь заживём…

Михеев крякнул:

— Не съел. Пряников обещал. Видать, нужны вы ему, Евгений Александрович… или, может, кое-кому повыше.

Я только пожал плечами. Но внутри что-то потеплело. Сегодня мы устояли. И даже сделали шаг вперёд.

* * *

Вечером того же дня, немного оправившись от визита высокого начальства, я решился на вылазку в Мукденское офицерское собрание. Зазывали туда давно, а теперь и повод был: нужно было собрать информацию — не из донесений штаба и донкихотских рапортов, а живую, настоящую, пропущенную сквозь окопную грязь, через кровь, через запах пота и махорки. Да и просто сменить обстановку, вдохнуть иной воздух. Если, конечно, в этом прокуренном месте вообще можно было говорить о воздухе.

Собрание оказалось как раз тем, что я и ожидал: шумное, густо затянутое дымом, разномастное. Меньше парадности, чем в Харбине, но гораздо больше армейской удали, беспокойства, невысказанного напряжения. Здесь офицеры всех мастей пили: кто водку, кто шампанское, кто сразу и то и другое, резались в вист и штосс, громко спорили, кто-то пытался изнасиловать местное расстроенное пианино, а кто-то, судя по взгляду, уже мысленно возвращался в траншеи.

Я заказал коньяку, выбрал относительно тихий угол и стал слушать. Разговоры шли вразнобой, но лейтмотив один — тревога. Обсуждали рейд Мищенко, ругали Куропаткина за нерешительность, передавали друг другу слухи о японском наступлении. Поверх всего — та самая фронтовая бравада, где под каждым громким тостом пряталась усталость. И страх.

Мой взгляд упал на одинокую фигуру за соседним столом. Пехотный капитан — судя по погонам с шифровкой полка, из сибирских стрелков. Молодой, но с лицом уставшего старика: впалые щеки, блестящие глаза, обострившиеся скулы. Фуражка лежала на столе, рядом пустая рюмка. Он пил медленно, задумчиво, как будто надеялся не напиться, а забыться.

— Разрешите присоединиться, капитан? Князь Баталов.

Он поднял на меня усталые глаза, кивнул.

— Волков. Капитан Волков, Третья Восточно-Сибирская стрелковая дивизия. Садитесь, князь. Это вы получили премию Нобеля за лечение сифилиса?