Столпник и летучие мыши

Государь, пересиливая шум веселья, прокричал в уши визитёрам:

— Гости дорогие, не побрезгуйте, отведайте берёзового сока! Он настоящий! Наши разведчики по ночам добывали его на поверхности! Там!

У Семёна глоток камнем встал в горле. Слёзы чуть было не брызнули в бокал. Он представил, как лихие ребята поднимаются по вертикалям наверх, цепляясь за каменные выступы когтями. Как ползут среди развалин города. Невдалеке притаился паук. Он расставил сети и дожидается добычи. Страшно подумать! Добры молодцы дерзали, чтобы напоить его свежим соком. Завтра он пойдёт на ратный бой ради них, ради всего народа. Одним махом Столпник опрокинул кубок, вгляделся в счастливые лица мирян с жалостью и человеколюбием…

Лили старательно заполнила пробелы между диковинными кушаньями нормальной человеческой едой. Горячие щи, блины и пироги всех мастей, варёный картофель в масле, жаркое, заливное, студень, пельмени, фаршированные перепёлки, компоты, квасы и, конечно, сладости для детворы. Малышня быстро распробовала угощение и в одну минуту расхватала конфеты, пирожные, зефир, мармелад и шоколад. Но их родители и бабки с дедками долго принюхивались и присматривались к изыскам кулинарии. Они только лизнули всего по чуть-чуть, так и не осмелившись наесться до отвала. А вдруг приключиться желудочно-кишечная неприятность? Выйдет конфуз.

Фру прислонилась к плечу любимого. Всеобщее веселие не трогало её. Аппетит и настроение отсутствовали, на душе скребли кошки. По негласной договорённости, она и Столпник вдвоём отправятся в Разумихино сегодня же после застолья. Или завтра рано утром. Недобрые предчувствия запускали в душу когти. Было до слёз грустно, возможно, от того, что Межгалактическая миссия выполнена: финальная точки достигнута. Они здесь, в Тридевятом царстве, Тридесятом государстве, в стране, которую, хоть ты тресни, не найти ни на одной карте мира, а только лишь в русских народных сказках. Труднодостижимая цель — конь и меч — оказалась ещё более призрачной, чем можно было ожидать. Но каков результат!

В те дни, когда её горячо любимый Сёмушка звался Симеоном Неправедным, когда сидел он сиднем в подвешенном состоянии между небом и землёй, жевал свою просительно-молитвенную жвачку и думал, что кто-то другой, но только не он, должен сразиться со змеем, — уже тогда ему был предопределён путь, полный испытаний. Теперь он не тот жалкий отрёпыш, который самому себе не хозяин. Не тот, застрявший в непрошибаемом коконе червь-буквоед, что не мечтает о крыльях. Теперь он — воин, преисполненный несокрушимой силы и воли.

С самого начала вера в него была её религией. Горячее чувство возникло ниоткуда, как неопалимая купина. Когда она швырнула в голодающего крысиным детёнышем, то вместе с живым шерстяным комком сбросила в руки послушника и своё сердце. И теперь её жизнь принадлежала русскому деревенскому парню, который нежно её любит, не зная о ней ровным счётом ничего, кроме имени.

Лин Эн захотелось утонуть в прошлом, в радостном детстве, когда все были живы, когда священное слово «кхмеры» ещё не осквернилось кровавым придатком «красные». Вот она в изящном столичном доме с террасой, нависшей над оживлённой центральной улицей. Уютное родительское гнездо всегда наполнено весёлым шумом. Мама — юная, неугомонная, красивая, как весна, быстроногая, как лань, всегда везде поспевающая, всегда в неиссякающих заботах о шестерых детях. Отец — переводчик в правительственном дипломатическом корпусе. Ежедневно он приносит домой новую сказку на английском языке. Вечерами дружная семья собирается вместе и, усевшись кружком на кантаэль*, заворожённо слушает его переводы…

Папина повседневная доброта была такой же врождённой, как две макушки на голове, карие глаза и оттопыренные уши. «Дети, я хочу, чтобы вы любили друг друга», — сказал он перед тем, как двое демонов в клетчатых косынках на шеях и с калашами в руках повели его убивать.

Рисовые поля, овощные плантации, воды Меконга не взволновались. Если бы звёзды упали с небес, узники трудового лагеря даже и голосу бы не подали. Ничего не изменилось, вечерняя тишина не была нарушена. Молчаливые, измождённые до смерти рабы, кто ещё оставался в живых, лежали безучастно на бревенчатых полах в домишках без стен. Перед тем, как провалиться в болезненное забытьё, они отдавали свой последний взгляд дырявым бамбуковым крышам, чтобы назавтра, проснувшись, пасть на полях или в джунглях во имя процветания революции.

Отец обернулся. Его непобедимо доброе лицо последний раз улыбнулось. Джунгли сомкнулись и утащили «врага народа», как и миллионы других камбоджийцев, в пучину смерти. Спустя полчаса топор вонзился прямо между двумя макушками в голову дипломата, и он упал с раскроенным черепом в смердящий, заваленный трупами ров. Пуля осталась сэкономленной во благо равенства и братства.

А в это время ночь укрыла лагерь сном. Луна, увязая в скорби, медленно двигалась в бездонной тьме и заглядывала в лица живым трупам. Эн долго смотрела в заросли леса, точно в пропасть. Мать, истлевшая до основания, лежала на грязной циновке в окружении детей и тихо уходила следом за мужем. Казалось, утро никогда не наступит. Когда оно всё же пришло, то вместе с ним явились две стриженые коммунистки. Они погнали окриками и ударами прикладов Лин Эн с братьями и сёстрами в школу бойцов за победу революционной Кампучии*. Годовалая малышка осталась лежать на груди умирающей мамы…

…Неожиданно площадь онемела. Это было так внезапно, что пришельцы, заподозрив неладное, вскочили, готовые биться с неприятелем. Став в оборону спина к спине, они ощупали взглядом каждый каменный выступ, за которым мог прятаться враг. Но когда увидели на переднем плане площади детей мал мала меньше, выстроенных в три шеренги, и с ними училку удивительно ядовитого оттенка, то поняли, что тревога напрасна. Народ напряжённо ожидал начала выступления.

Тётка шагнула вперёд и завопила отчаянно, как девчонка, потерявшаяся в лесу:

— Павел Чесноков! Херувимская песнь! Исполняет детский хор «Слава России»!

Дамочка неуклюже поклонилась перед удивлёнными друзьями. Дети последовали её примеру: хвостики вздыбились и опустились. Визитёры прыснули в кулак. Но, когда раздался первый, чистый, точно горный хрусталь, акапельный обертон, троица оцепенела. Дыхание перехватило, ноги подкосились, и друзья медленно и заворожённо опустились на свои места.

Хоровичка магическими жестами восточной танцовщицы как бы вытягивала из детских гортаней тонкие, прозрачные, небесной красоты звуки. Все замерли, опоённые волшебством. Неосязаемая воздушная благодать лилась через уши внутрь, властно и весомо вытесняя всю до капли скверну.

Регентша без устали вращала руками: то растягивала перепонки, то изгибала сомкнутые пальцы. Она раскачивалась, как маятник, вперёд-назад, шевеля мускулами лопаток. И если бы не её змеиные телодвижения, то могло бы показаться, что реальный мир закончил своё существование, и все присутствующие, наполненные по самую макушку божественным бальзамом, уже улетели в рай.

Пение закончилось, и воцарилась абсолютная тишина. Никому не хотелось спускаться на землю, в реальность подземелья. Только через минуту, когда хористы удалились, протопав гуськом на задний план, и уселись у скатерти, раздались ликующие вопли и аплодисменты.

Концерт продолжился. По очереди выходили местные поэты и чтецы. Один мальчик долго декламировал «Слово о полку Игореве», и никто не смел его прервать. Танцоры в русских национальных костюмах лихо отплясывали камаринскую, гусляры наяривали от души. Скрипач играл каприсы Паганини, трагично раскачиваясь берёзой на ветру. Самодеятельный молодёжный театр показал сценку из школьной жизни. Детский хор выступал ещё несколько раз. Снова и снова родители умывались слезами умиления. В заключение концерта Светозар воззвал к обществу взволнованным срывающимся голосом: