Страхолюдие

Однако если воспарить к самым облакам, то пытливый взор способен осязать еще один, давным-давно угасший кратер вулкана. Вот только этот монстр, в отличие от своего взметнувшегося в поднебесную высь собрата, напротив, спрятался в бирюзовых глубинах прибрежных вод. С той стороны, где каждое утро зарождается заря, точно прицепившийся репей, расположилась превосходная коралловая лагуна, зажатая между гигантскими клыками скал и утесов: надо полагать они и есть вершина второго вулкана. Зеркально гладкую поверхность бухты, кажется, невозможно потревожить абсолютно ничем. Ее прозрачные, доступные осязанию до самого дна воды переливаются драгоценным ожерельем измельченного кораллового гравия, доходящего лишь до линии прибоя, где его сменяет широкая полоса ослепительно белого песка. Исключение составляет только северная оконечность острова, где берега беспощадно истерзаны гранитными скалами да ущельями.

Длина всего побережья усеяна шикарными пальмовыми деревьями гифенами, которые просто кишат серыми попугаями жако. Их голосливое присутствие напоминает фауну Заира, что резко контрастирует с самими гифенами, будто сошедшими с египетских пейзажей. И тут же, почти сразу за пальмами, открывается изобилие сандаловых дебрей, вперемешку с пандановыми чащами; из которых доносится многоликий гвалт всполошившихся туканов, райских птиц графа Рагги и экзотических малахитовых нектарниц. Долины раскинувшиеся у подножия горы щедро усеяны кофейными и кокосовыми плантациями, а рощу шоколадного дерева, которая притаилась сразу за каучуковой посадкой, замыкают заросли сахарного тростника. Плотная стена этого тростника упирается в каменистые берега упомянутой ранее реки, на заливных лугах которой величаво выхаживают красавцы фламинго и стайки алых ибисов. А чуть в стороне, под тенью огромного баобаба растянулись три львицы, лениво наблюдая за парочкой пасущихся зебр.

Всю прелесть острова трудно передать словами. Ей нужно любоваться воочию, ощутить, вдохнуть эти благоухания и слиться с природой воедино. Пожалуй, не один континент всего земного шара не в состоянии конкурировать по своей красоте с непорочной, вечнозеленой, круглый год пестреющей, неиссякаемой гаммой красок, кои царствуют в этом райском местечке.

А впрочем, дабы постичь гений природы необходимо лично побывать на острове, ибо он является венцом ее творений.

* * *

" О, как же гудит голова..."

С того момента, когда Кортнер очнулся, это была первая, как железом по стеклу, прорезавшая сознание мысль. Его распластанное ниц тело лежало наполовину в воде, поэтому маленькие волны ласкового прибоя нежно покачивали ноги, которые безжизненно болтались на поверхности точно две сопливые медузы. Да вообще, со стороны старик походил на запоздалого пьянчужку, который, валяясь на заснеженной стрит, уткнулся лицом в сугроб.

– Где это я?
– голосом умирающего простонал американец, пытаясь пошевелить руками, однако дикая боль в суставах беспощадно выкручивала все конечности.
– Наверное, в аду...

Кортнер поднял голову, но открывать глаза не решался: все лицо залипло мокрым песком, а в затылок и спину что-то сильно припекало.

"Да уж, я определенно угодил в пекло, и меня уже начали поджаривать".

Превозмогая немилосердную ломку суставных узлов, и с проворством издыхающей черепахи, писатель начал переворачиваться на спину. Спустя десять минут, в сопровождении страдальческих стонов, ему это удалось. Теперь его тело оказалось параллельно волнам, а левая рука по локоть погрузилась в воду. Смыв с прикрытых век песок, Кортнер открыл глаза, и мгновенно зажмурился: яркий свет больно полоснул по зрачкам. И, тем не менее, на морщинистом лице воссияла радостная улыбка.

– Ура, если есть солнце, значит, я жив.

Он не ведал, сколько пролежал в таком состоянии, непрестанно поливая лицо, голову, шею и грудь спасающей от палящего зноя водичкой. Пришедшая на ум мысль встать на ноги блеснула тут же, лишь пронзительная боль в локтях, коленях и пояснице почти прошла. После первой попытки подняться старик очутился на четвереньках. Открытые глаза уже не так болели, а перед собой он увидел белый песок, на который набегали курчавые барашки волн. Неожиданно, причем от внезапного испуга Кортнера встряхнуло, слух уловил ясные, четкие слова, доносящиеся из-за спины. И уже в следующий миг американец ощутил, что голос этот ему до боли знаком и приятен.

– Ну, слава Богу, хоть одна живая душа отыскалась.

Кортнер обернулся и прищурился. В пяти метрах от него, весь мокрый, помятый, без ботинок и без одного рукава на смокинге, стоял Луиджи Аливарес. От радости писатель издал нечленораздельное мычание восторга, а его большие ровные зубы оскалились в расползающейся улыбке бескрайнего счастья.

– Милый граф, я просто счастлив вас видеть!
– Озвучил он спустя паузу.

– А я, мистер Кортнер, в этом и не сомневался.
– Подойдя ближе, мужчина уселся на песок.
– Мне даже пришлось бы удивиться, скажи вы, что не рады моему присутствию.

Американец рухнул возле молодого мужчины, уткнулся лбом в его оголенное плечо.
– Я вам разрешаю острить, злословить и юродствовать, сколько вашей душе будет угодно.
– Он шлепнул графа по согнутой в колене ноге.
– Я так рад видеть вас рядом, что обзовите меня хоть старым идиотом... и я ни капельки не обижусь.

Аливарес вполне серьезно воззрился на писателя.
– А разве это не так?

Кортнер от души расхохотался.
– Узнаю граф, узнаю вашу незаурядность.

– Нет, дружище, ну согласитесь: Какого дьявола вас понесло в это сомнительное путешествие, по приглашению незнакомца? Я согласен - душа авантюриста, страсть к приключениям. Но представьте, сидели бы сейчас у себя в Чикаго, непринужденно цедили бы виски...

Тут Кортнер принялся озираться по сторонам.
– А где мы, собственно, находимся?

– Куда нас занесло - и так ясно: если верить Тилобиа. Но меня весьма занимает - КАК? Каким божественным образом мы тут очутились? Почему нас не утащило на дно океана тем чудовищным водоворотом?
– Он отчаянно пожал плечами.
– Я ровным счетом ничего не понимаю.

– Вы знаете Луиджи, мне, и сие есть весьма странно, память отшибло аналогичным упадком воспоминаний. Впрочем, - продолжал писатель, возведя взор горе, - лишь помню, как началась странная тряска, какая-то неестественная. И этот будоражащий душу гул океана... Надо полагать, это было тем самым, неким знамением зловещего ужаса, о котором нас известил Тилобиа. Да, несомненно, ибо потом я видел пену, будто в пелене глубокого опьянения.
– Тут Кортнер особенно сосредоточился.
– Вот кстати, когда я подбежал к борту и увидел потоки мерзкой пены, - она еще подозрительно мерцала в глазах, - я почувствовал, как мои ноги подкашиваются, а спустя секунду, перед глазами поплыли черные круги...

– Да будет вам заниматься бессмысленными воспоминаниями.
– Перебил его Аливарес.
– Вы лучше соображайте, что нам дальше делать?

Старик вновь уставился на ослепительно голубое небо.
– Ну-у, раз уж мы на берегу, значит, где-то должны быть люди.

– Сие блестящее умозаключение было бы весьма уместно в любом другом случае, но только не в нашем.

– От чего же?
– Искренне удивился старик.

– Ну, как же? Ведь наш корабль, подвергшийся необузданной стихии, имел неосторожность дрейфовать близ Острова Забвения.

– Весьма справедливое замечание, граф. А, только что упомянутый вами доктор, между прочим, говорил, что на острове живут люди.

– Дикари.
– Поправил Аливарес.

– Полноте граф, какая разница? Они же не откажут в помощи потерпевшим кораблекрушение.

– Мистер Смит вы, вероятно, запамятовали, что на острове живут варвары, враждебно относящиеся ко всем, кто без приглашения вторгается в их обожаемые владения. Вы забыли, что говорил док? Всякие, там, болячки... змеи.

После слова "змеи", мужчины как по команде принялись озираться вокруг себя.