Сущность Альфы

Тяжело было осознавать, что это сердце его сущности, потому что он не был тираном, злоумышленником или же гнусным, недостойным человеком, поэтому это место он представлял себе по-другому, светлым, а не мрачным, вселяющим надежду, а не приносящим разочарование, эпицентром силы, а не воронкой, извергающей боль, тоску и печаль. Но Итачи понимал, что его собственная сущность когда-то принадлежала Древнему, так что её сердце выглядит таковым, каковым был её истинный носитель, а каким был жизненный путь самого Древнего, который и основал клан Учиха, альфа не знал. Ясно было одно – Древний пережил сильное разочарование и пролил много крови, по его вине погибло много людей, он терзался, проклинал себя, ненавидел и, очевидно, считал, что не достоин второго шанса. Сложно было в этой пустоши, особенно, когда он смотрел на кресты и видел в них остатки энергетики тех, чьи сущности были уничтожены Древним, который, скорее всего, чтобы помнить, запечатлел эти частички, запечатал, соединив их со своей сущностью, так что, похоже, сделать то, что он задумал, так просто, как он предполагал, не получится.

Честно сказать, Итачи не совсем понимал, что и как ему нужно сделать, чтобы целиком и полностью слиться с сущностью Древнего внутри себя и обрести над ней полный контроль, но частью этой мозаики, несомненно, были он сам и белая нить, которую Учиха не выпускал из своих пальцев, направляясь к единственному живому дереву вдалеке, к которому, очевидно, ему и нужно было подойти. Впервые Итачи обратил внимание на то, как он выглядит, с удивлением замечая, что на нем черная кофта-сетка с длинным рукавом, а поверх что-то вроде футболки, но с рукавом три четверти, достаточно удобные штаны и сандалии, но главным было то, что на нем ещё был плащ – алый изнутри, черный снаружи, но с алыми облаками по всей длине. Не время сейчас, конечно же, рассматривать себя, удивляться и размышлять, но что-то подсказывало альфе, что именно так выглядели Древние или, по крайней мере, тот, сущность которого была заключена в нем.

Что ещё было осколками того, что ему нужно собрать воедино, чтобы слиться с сущностью Древнего? Итачи будто чувствовал, что этих частей должно быть четыре, и две у него уже было – нить Дейдары и он сам – а ещё две… он понятия не имел, что это может быть, но продолжал идти к дереву со стойким намерением довести все до конца. Идти почему-то было тяжело, земля под ногами изредка становилась рыхлой, как песок, и альфа утопал в ней по самые щиколотки, иногда болотистой, неприятно хлюпая и холодя ноги, иногда раскаленной настолько, что ступни жгло даже через подошву сандалий, хотя, вновь-таки, все это казалось странным. Внутренний мир Древнего был ему непонятен, чужд и неприятен, да и времени у него было не так уж много, потому что сейчас в родильной палате находится только его тело, а он должен присутствовать там лично, чтобы услышать первый крик своих сыновей.

Итачи казалось, что он в этом мире уже вечность, а до цели ещё идти и идти, но в какой-то момент дерево как-то внезапно выросло перед ним, раскинув свои могучие ветки и устремив их высоко в кровавое небо. Это был дуб, ветвистый, могучий, широколистный, с потемневшей корой и мощными корнями, которые слегка выпирали из-под земли, но осознание этого ничего не давало Итачи, абсолютно, поскольку недостающих частей у него все ещё не было. Что он должен сделать? Обратиться к богам? К Древнему, который владел этой сущностью? Взобраться на дерево? Самому стать частью этого мира, запечатав себя в одном из крестов? Растерянность завладела Итачи, пусть он и старался сохранить невозмутимость, серьезность и строгость, и эта эмоция настойчиво мешала, будто твердила, что ничего у него не получится, что нужно возвращаться, не медля. Возвращаться, чтобы успеть попрощаться с мужем.

Может, кто-то так бы и сделал, но Итачи был Учихой, он воспитан Учихой и живет, как Учиха, так что если он принял решение – вперед, значит, назад пути уже просто нет. Ведь какой он альфа, что он за человек и, в конце-то концов, супруг, если сейчас поддастся эмоциям и отступится? Тем более прощаться с супругом он не собирался, точнее, не собирался отдавать именно его душу богу смерти.

Итачи решительно шагнул вперед, не придумав ничего лучшего, как сесть под деревом и попытаться как-то, может, с помощью медитации слиться со своей сущностью, хотя звучало это, конечно же, сомнительно, но следующего шага сделать ему не позволили, заставив замереть. Да, именно не позволили, причем это сделал ворон, громко каркнув и встряхнув крыльями, от чего Учихе под ноги упало черное, как смоль, перо. Повинуясь внутреннему порыву, Итачи, наклонившись, поднял его, медленно вертя двумя пальцами и некоторое время внимательно присматриваясь к тонким, гладким пушинкам, после чего поднял голову и посмотрел на птицу. Ворон сидел на одной из веток, боком к нему, чуть склонив голову, и, казалось, пристально его рассматривал, будто изучая. Самым странным было то, что глаз ворона был непривычно алым, а на фоне зрачка развернулось множество черных томоэ, хотя, признаться, альфу это не сильно удивило, будто именно этого он и ожидал. Смотреть в единственный видимый ему глаз было слегка неприятно, от ощущения чужого взгляда его тело сковал озноб, но Итачи не мог себе позволить разорвать зрительный контакт, проиграть эту визуальную битву какой-то птице. Брюнет, конечно же, понимал, что никакой птицы нет, скорее, это энергетический образ прежнего носителя сущности, самого Древнего, и он относился к этому факту с почтением, но сейчас хозяином положения был он, он владел этой сущностью, и, да, у него, включая перо, было уже три части единого, осталась только четвертая, и, как чувствовал Итачи, она не была чем-то, так сказать, материальным. Но что же это? Ответ нужно было дать немедленно, альфа это понимал, чувствовал, что ещё несколько секунд и ворон улетит, а он так и останется ни с чем, а смотреть птице в глаза и одновременно думать было очень тяжело. Наверное, он все-таки не справился, проиграл, поскольку ворон уже расправил крылья и раскрыл клюв, чтобы, каркнув, исчезнуть.

Внезапно белая нить в его руках дрогнула, обожгла пальцы, очень некстати, между прочим, но именно это словно не только придало ему сил, а и подсказало то, что он искал и никак не мог найти, то, что было рядом, но он никак не мог за это уцепиться, о чем он знал уже давно и так опрометчиво позабыл, не подумав о том, что именно это слово ему стоит помнить всю жизнь.

– Датару… - прошептал брюнет, и в ту же секунду ворон замер, заинтересовано на него взглянув и щелкнув клювом. – Датару, - уже более уверенно повторил Учиха, видя, как томоэ в глазах птицы начинают вращаться, складываясь в неведомый ему рисунок. – Датару! – выкрикнул Итачи, резко раскидывая руки в стороны. Ворон в ответ протяжно каркнул, взмахнул пару раз крыльями, роняя вниз бессчетное число перьев, а после, будто сорвавшись, устремился вниз, падая камнем и целясь своим острым клювом точно альфе в грудь.

Отойдя так, чтобы не мешать, Наруто прислонился спиной к стене, тщательно осматривая родильную палату и скрупулезно игнорируя недовольство и раздражение со стороны своего зятя. Комната была не слишком большой, но оно и не удивительно, ведь лунного металла в их распоряжении было не так много, но альфа ощущал силу его воздействия, прикидывая, будет ли этого достаточно. Будет, по крайней мере, он на это надеялся.

Стол, на котором оперировали Дейдару, стоял почти посредине, чуть дальше от двери, а над ним висел круг с несколькими лампами, которые светили слишком ярко, от чего блондину приходилось щуриться. Гудение, попискивание, шорох, шипение приборов тоже мешали сконцентрироваться, тем более что Наруто приходилось постоянно одергивать себя, чтобы не концентрироваться на бегущей зеленой линии, которая вздрагивала от каждого слабого толчка сердца его брата, рисуя низкую амплитуду сокращений мышц. В палате не пахло ничем, пока что, но, как понимал блондин, вскоре воздух наполнится ароматом крови, что, наверное, все-таки плохо для него, хотя сам Намикадзе мог бы сказать, что в тот же момент это и хорошо, потому что ради своей цели он собирался использовать даже такую мелочь, как запах крови. Изредка цокали инструменты, а Цунаде приглушенно раздавала какие-то распоряжения своей ассистентке, явно действуя целеустремленно, слажено и спешно. Наруто понимал, что альфе тяжело, ведь такие операции не проводятся вдвоем, но никого больше в палату просто нельзя было впускать, даже их родители благоразумно были оставлены в общем зале ожидания и не допущены в коридоры родильного отделения. Только Гаара и отец, хотя сам Наруто был против присутствия последнего, но Минато был непоколебим, а времени спорить с отцом, который был не менее упрям, чем он сам, у блондина не было.

Цунаде нервничала – Намикадзе это чувствовал, поскольку биополе альфы дрожало и было каким-то не слаженным, вихрастым, беспокойным, но сама женщина была полностью сконцентрирована, так что состояние её биополя можно было списать на то, что рядом находились два сильных альфы, один из которых постоянно держал свое биополе открытым. Да, то, что Итачи был открыт, тоже могло сыграть свою роль: или плохую, или хорошую, - так что, поразмыслив пару минут, Наруто забросил это дело, анализ обстановки, понимая, что, по сути, это ему ничего не даст. Сейчас перед ним стояла более важная задача: ослабить свои внутренние барьеры настолько, чтобы сущность не вырвалась, поддерживать их некоторое время в таком, полураскрытом, состоянии и при этом не упустить тот момент, когда ему нужно будет вмешаться. Сложно, но он много практиковался, пробовал, пытался, экспериментировал, хотя неудач, конечно же, было намного больше, нежели успехов, но сейчас у него будет только одна возможность и один шанс, так что ни на пробы, ни на опрометчивость, ни на медлительность, ни на ошибки права у него не было.

Наруто почувствовал, когда атмосфера вокруг изменилась, будто отдаленный звон, который утих так же молниеносно, как и прозвучал, но определить его источник альфе не составило особого труда – это был звук вибрации уз Пары. Пришлось сделать несколько шагов вперед, сойти с выбранного места, изменить позицию, а ведь она была такой выгодной, так он мог наблюдать за всем и контролировать все, и встать почти за спиной Учихи, чтобы отвлечь Дея от супруга, который так не вовремя что-то затеял, и обратить его внимание на себя. Сложно смотреть брату в глаза и видеть в них безнадежность и надежду в одночасье. Нет, это не игра света, не вымысел и не действие анестезии – Дейдара понимал, что умирает, но надеялся, цеплялся, боролся, чтобы узреть тот миг, когда им поднесут их мальчиков. Наруто ответил на этот взгляд с пониманием. А что он мог ещё? Говорить он не решался, боясь чем-то или как-то помешать врачу, прикоснуться ментально к брату альфа тоже не мог, ведь биополе омеги разрушено, и только тонкая оболочка вокруг живота, с которой и были соединены энергетические нити Итачи, ещё держалась, только так – взглядом, хотя, честно признаться, он никогда не был мастером утешения.

Себя Наруто никогда не жалел, ненавидел – да, проклинал свою силу, злился, выходил из себя, впадал в апатию, сокрушался, боролся, зубами вырывал контроль над своим телом у собственной сущности, но он никогда себя не жалел, как не жалел и своих друзей. Жалость – это слабость, утешение – способность разделить чужую боль, что дано далеко не каждому, например они с Собаку никогда не жалели и не утешали: ни себя, ни друг друга. С Гаарой он привык говорить прямо, называя все вещи своими именами, какими бы они ни были. Наверное, за пять лет отшельничества он все-таки эмоционально огрубел, хотя трудно называть себя отшельником, когда ты посещаешь университет и снимаешь шлюх в самых грязных закоулках Лос-Анджелеса, неуместно, глупо и схоже с самообманом, но то, кажется, была другая жизнь, в которой никому не было дела до его эмоций, а вот с родителями, братом, родней, даже с любимым человеком он боялся быть искренним. Нет, злобу он ни на кого не таил, понимая, что его сила, его способности, его сущность пугают, заставляют сторониться, делать ошибки, и его в том числе, и в кругу его знакомых было не так много людей, особей, которые его не боялись, а ещё меньше – которые пытались его понять.

Таким был Дейдара, когда-то, до того, как он, Наруто, совершил непоправимую ошибку. Нет, не ошибку – преступление, грех, и то, что сейчас брат смотрел на него так, с надеждой, доверием, вызывало в душе рой каких-то щемящих эмоций, а ещё почему-то жгло глаза – наверное, свет все-таки был слишком ярким. Таким был Гаара, хотя и его другу пришлось очень нелегко, но аловолосый упрямо находил время, чтобы долбить его своими наставлениями, будто ему было мало Джирайи и Яхико, пять лет жизни которых были привязаны к нему и к его, так сказать, проблеме. Да, если бы Собаку не настоял, он бы в Японию не вернулся, ни за что и ни под каким предлогом, не вернулся и не встретил бы Саске.