Сверхдержава

Он положил руку на стол, голову на руку, и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула его тарелку к себе и занялась отбивной.

* * *

Первый аккорд вошел в сознание резко, как острие штопора в пробку. Краев судорожно всхлипнул, дернулся всем телом, не открывая еще глаз, оборонительно закрыл уши руками, но металлический штопор уже двигался там – глубоко в его голове, прокладывал себе дорогу, ритмично ввинчивал гитарные риффы виток за витком. Невидимая рука придавила плечи Краева к столу, другая рука дернула за ручку штопора и мозги его выскочили из черепной коробки со звуком откупориваемой пробки.

Плюкк!!!

И наступила тишина.

* * *

– Что это? Что это было? – Краев ошарашенно хватал воздух ртом, мотал головой, как человек, глотнувший морской воды и едва не перешедший в ранг утопленника.

– Гляди-ка ты, проснулся! – Диана перегнулась через стол, хлопнула Лизу по плечу. Лиза и все прочие сидели спинами к Краеву, смотрели куда-то вглубь зала – туда, где царила полная чернота.

Краев отхлебнул полстакана зараз, вторую половину вылил себе на голову. Лиза полуобернулась к нему.

– Чего бузишь? Бессонница замучила?

– Что это за звук был? Такой странный?

– Гитару настраивали. Там… – Лиза махнула рукой в сторону сцены. – Сейчас начнется.

И тут небеса разверзлись. Точнее, локально расстегнулись со звуком сломанной "молнии". Сцена озарилась белесыми вспышками, похожими на приступ мигрени. С небес на сцену эффектно слетел конферансье, размахивая руками и каркая как ворона. Вероятно, по творческому замыслу, он должен был коснуться земли одновременно обеими ногами, но невидимые стропы, опускающие его, сработали как-то не так. Человек приземлился на одну ногу, и стоял на ней в немыслимо наклонном положении, нарушая пошлые законы тяготения, дергая другой ногой, поднятой на полметра, пытаясь дотянуться ей до пола. В конце концов он изнемог от безуспешных попыток освободиться и начал свое выступление. Первой фразой конферанса был громкий хриплый вопль: "Да отпусти же ты, козел чумной, холера тебе в глотку!!!" Невидимые нити ослабли разом, человек рухнул на пол как марионетка, у которой перерезали веревки. Публика дружно захлопала и засвистела.

Человек поднялся, почесал голый живот. Потом поднял с пола свалившуюся с него маску, изображавшую череп и вытянул ее на руке вперед. "И ты, Йорик, друг мосластый"… – сказал он задумчиво. А потом запулил маской в публику. Маска серебристо мелькнула в воздухе, народ повскакивал с мест, пытаясь поймать ее, но маска бумерангом описала широкий полукруг и вернулась в руки хозяина.

– Вот так проходит чумная жизнь, – философски заметил артист. – Как бы нас не кидали, все равно мы вернемся на круги своя. В надежные руки! В цепкие пальцы! Так дайте нам полетать, прежде чем превратимся мы в кости, и кости наши истлеют, и превратятся в земную пыль!

Люди дружно захохотали, захлопали, заорали "Браво!" Краев изумленно покачал головой. Специфический юмор чумников пока туго доходил до него.

– Мир сгнил, – сообщил конферансье, расставил руки, опустил кисти, наклонил голову к одному плечу, на его обнаженном тощем торсе с выпирающими ребрами засветились серебряные зигзаги. – На куче падали осталась лишь горстка живых людей – это мы! Но мы помним! Помним то, что похоронили! И запустим наши живые руки в гору праха и выловим то, что нам дорого! Оживим то, что хотим увидеть! И мы будем летать, ибо полеты – все, что у нас осталось!!! Летайте, братие! Только не падайте, ибо падать придется в кучу падали!

С этими словами он взмахнул руками и взмыл в воздух. Очевидно, тот, кто управлял этим сложным процессом, так и смог справиться с механизмом, потому что левая нога человека снова вздернулась как у собаки, отливающей под столб. Так он и улетел, несостоявшийся Дэвид Копперфильд – ногой вверх, каркая, кашляя и завывая.

Пятиметровая рука опустилась сверху, из черноты невидимого потолка, алый свет прожекторов окрашивал ее потеками крови. Чудовищная конечность пробежалась пальцами по полу, прошла сквозь него и выволокла за шиворот скелет в потрепанной черной одежде и дырявых сапогах. Ремень висел на плече скелета, на ремне болталась электрогитара. Рука поставила человеческие останки на землю, тряхнула их так, что скелет едва не рассыпался на отдельные кости. Рука щелкнула пальцами и пропала. Фонари ударили снопами разноцветных искр, пиротехника с грохотом рванула и окутала сцену ядовитым зеленым дымом. Публика завопила.

Краев сидел с открытым ртом. Он всегда мечтал увидеть этого человека живьем. Но человек сей умер пятнадцать лет назад. Умер еще до Чумы, умер в другой стране. Этот человек никогда не был в России. Краев видел его лицо только на обложках пластинок.

Скелет превратился в живого человека. В музыканта. И звали его Фрэнк Винсент Заппа, и никак иначе. Нельзя было не узнать его: выдающийся бержераковский носяра, длинные, черные как смоль спутанные волосы, толстые усы, подкрученные на концах, рудимент бородки под нижней губой.

– Good night, old chaps [6] , – произнес музыкант знакомым, настоящим запповским голосом – неподражаемый низкий тембр, появившийся после повреждения гортани в результате падения на бетонный пол оркестровой ямы с высоты пятнадцать футов в тысяча девятьсот семьдесят первом году. – Все еще жрете свои ломтики коровьего носа? – Заппа говорил по-английски, но Краев почему-то понимал его без труда. – Хотите импровизировать со мной? Давайте, совершенствуйтесь! Нам предстоит научиться импровизировать на всем – на птице, на грязном носке, на дымящейся мензурке! И это может стать музыкой. Музыкой может стать все!

6

Привет, стариканы! (англ.).

Заппа наклонил голову, положил пальцы на гитару, прикоснулся к ней нежно, словно извиняясь за то, что придется сейчас сделать. И вдруг ударил по струнам, запустив в толпу тугой, ноющий блюзовый выдох. Первый аккорд заставил Краева вздрогнуть. Это было то самое сочетание звуков, что штопорной болью пришло к нему во сне. Тот самый аккорд, что был знаком ему уже много лет. Та самая песня, которую он слушал когда-то дома – сотню лет назад, в тот проклятый вечер, когда он согласился сотрудничать с Давилой. Он согласился тогда, и поставил тем самым кровавую подпись на договоре с Чумой. Краев еще не знал тогда, что придет Чума. Если бы он не совершил той цепи поступков, все в этой стране было бы по-другому.

– Пей. – Лиза поставила перед ним стакан. Стакан был странным – сбоку имелся длинный трубчатый носик, вытянутый из стекла, наподобие китайских чайников для вина. И жидкость в стакане тоже была странной. Она опалесцировала, переливалась желтыми и зелеными неоновыми оттенками. Краеву даже показалось, что там, внутри, бешено пляшут маленькие живые фигурки. – Пей. Только осторожно. Это пьют так…

Лиза приложилась губами к трубочке-носику и потянула жидкость из бокала.

– Что это?

– Мескатоник.

– Почему он так странно выглядит?

– А как мескатоник может еще выглядеть? – Лиза пожала плечами. – Ты хочешь летать, метаморф?

– Не знаю…

– Ты! – Лиза вскочила, нависла над Краевым как разъяренная фурия. – Я хочу летать! Я всегда летаю здесь, и не тебе это менять, метаморф! Ты понял? Я пристегнута к тебе, метаморф! – Она потрясла своим наручником. – И поэтому ты должен идти со мной, должен! А еще ты должен выпить эту бурду, вот этот напиток богов! – Она ткнула пальцем в стакан. – Потому что если я взлечу, а ты нет, то твои кости переломаются…