Свет на теневую сторону

– Со знаменосцем будет уже другая композиция…

– С серпом и молотом, которым мужик по лампочке стучит, – третья, – бесшабашно повеселел Юра. – Зачем рваться в облака лебедем, если можно выйти раком в двери?! Щука ты, а не жена! – Оделся, затянул потуже ремень, почистил ботинки старой меховой шапкой. – Понесу первый вариант! Если что, корми себя сама! – и стукнул кулаком по выключателю в передней, чтобы не сгорала лишняя энергия. Лампочка перегорела, выключатель остался испорчен.

– Юра, сходи к Загорюеву.

– Фискалить и капать на худсовет?

– Хотя бы две капли доводов – зрение станет лучше.

– Лампочку ему под глаз! Зрение, как у коршуна, да энергию для творчества бережет, поэтому темно в худфонде. – Юра надел сапожную шапку и вышел.

…И опять мужа нет. И в праздники, и в будни, опостылел ему дом с крахмальными занавесками. Иногда у родителей переночует.

Вера закрыла готовальню, пошла в магазин. Сырость предновогодней слякоти давит ей на веки, световые пятна машин, ремонтных работ с фонарями по углам, магазинов, облицованных жёлтым и чёрным в шашечку, как её «Космос».

«А я домой в Москву хочу, я так давно не видела маму», – призналась Вера. – Не в Москву сверкающих динамичных витрин и парадных подъездов, а в конуру своих улиц. Там на веки давит своё же: Киевский вокзал, мост, Москва-река, троллейбус по набережной.

…Каждый предугаданный шаг усталости, тупой взгляд под ноги упирается в мостовую, расходясь у башмаков желтыми иголками сырости. Весенняя изморось распускается у ног белой астрою …на черной крышке мостовой. А мама всё болеет. Как её мне выручить? Иду на вокзал звонить.

Вернулась домой, полистала мамину книжку с ять Елены Молоховец и занялась кулинарией. Семилетка Миша принялся сбивать пестиком клюквенный мусс.

26. О взаимопонимании.

Начались предновогодние хлопоты. Сима закупила на рынке большого гуся и положила к молодым на балкон, спрятав под ёлку, чтобы не расклевали птицы.

Утром Юра должен принести гуся матери, и Новый год они отпразднуют у стариков.

Вера проснулась, втащила в комнату ёлку. Юра побрился, надел новую рубашку, взял с балкона гуся, подержал над собой, как спортивную гирю, и отправился к родителям.

Под вечер Сима зашла к Вере. У неё кипела уборка.

– Где Юра?

– С утра к вам пошёл.

– …А где гусь? – Сима принюхалась. Жареным гусем не пахло. – Это я ему в подарок купила, – и откинула на всякий случай занавеску, глянув на балкон.

– Гусь, наверное, путешествует вместе с ним, – предположила Вера.

– Художники – люди грамотные, но все равно могут съесть. – Сима ушла.

В десятом часу опять явилась к Вере, открыв дверь своим ключом. У Веры стояла наряженная ёлка, пахло корицей, на ногах тонкие чулки, новые туфли – Вера ждала мужа.

– Где гусь?! – потребовала Сима.

– Надо идти разыскивать.

Сима с Верой отправились в худфонд.

– В это время под Новый год я должна была рожать Юру.

– У меня тоже предстоял под Новый год экзамен по истории искусств. Пошла врачей просить, чтобы разрешили денек Мишу не рожать.

– Тяжело тебе приходилось. Ты экзамены успела сдать до родов?

– Не получилось. А вас действительно заставляли в положении окопы рыть?

– Все роют, и я пошла. За труд медалью наградили после войны.

Уважать надо, подумала Вера.

– Да, тяжело было студентке, да еще с ребёночком. …Сапожки-то в Москве доставала? У меня тут одна жен-чина хорошие туфли добыть может.

– Спасибо. У меня туфли есть.

– Юра деньги получит, можно ещё обувь подкупить. Знакомства надо сейчас использовать.

В фонде работа шла почти круглосуточно. На женщин смотрели сочувственно.

– В противном случае надо заявлять в участок! – встревожилась Сима. – Везде сейчас хулиганство зверствует, а он парень доверчивый и неплохой, со всеми делится.

– Неплохой, – согласилась Вера. – Однако с хулиганами гусем делиться наверное не станет.

Нашли Юру в начале двенадцатого часа в мастерской Епихина. Юра сидел в пальто и шапке. Перед ним стояла заляпанная красками табуретка, на ней рваная буханка хлеба и два стакана. Подтаявший гусь лежал в кошёлке около ног, только лапка у него была отломана и поставлена в вазочку на натюрморте.

Юра встал, застегнул пальто, вытащил из рукава болтавшийся шарф, исполнившись чувства долга, выбил из себя пыль:

– Ма, рожденье деда Мороза справил. Пойдем, теперь мой день праздновать. – Взял гуся, и отправились с Верой за Серафимой Яковлевной к ней домой.

– Какой уж это муж-чина, если ему и перед праздником не выпить? – рассуждала по пути Сима. – Как я, старая кочережка, сразу-то не сообразила, что гуся-путешественника, лучше завтра с балкона взять, и к обеду изжарить.

Дома завернула гуся в сухую бумагу и подвесила в сетке за окно.

– Вот, колбаски перед праздником достала. Раз есть белое винцо, считай, отец, стол у нас не хуже, чем у других, – шутила Сима. – И красненького тебе с сыном, на день рождения, и настойку смороднюю. С Новым годом! За здоровье всех!

Юра был довольный, что мать не ворчливая, как жена, стоял перед телевизором с рюмкой в руках, чувствуя себя достойным гражданином, и курил под звон курантов. Аристарх Иванович надел выходной пиджак с орденскими планками, выполняя долг чести, стоял рядом с сыном, слушая поздравление. А мать, не нарадуясь, что сын цел и гусь цел, все приговаривала:

– Дымком на меня, окури, дымком, – шутила Сима. – Супруг-то у меня не курильщик.

– Па-ап, дай чуть курну, – просил Миша.

Вера сидела на диване и молчала. Такая она никому не нравилась. «Да разве ж это жен-чина?!»

Когда вышли перед сном с Юрой проветриться, Вера не могла удержаться, чтобы не высказать весёлому мужу скучную мысль:

– …Один православный батюшка объяснил по радио «Радонеж», если у твоего отца вся грудь в орденах, а сын его пьёт, то жизнь отца прожита зря.

– Ну, даёшь! Где это радио такое?

27. Круги по воде.

Через пару дней после встречи Нового года Юра явился с новостью:

– Сужусь!

– С кем судишься?

– С тобой и с ними. …Брось, кыска, не горюй, завтра же иду в суд! Плюшевый мою политику одобряет. Те деньги за «Космос», которые я заработал в том году, записали на этот.