Свет на теневую сторону

Гриша часто его спрашивал: «Женя, кто у нас самый хороший художник в фонде?» «Я и есть!» «А почему?» «Я председатель худсовета! Или ты запамятовал?».

– Понимаю ваши благородные намерения, Вера Николаевна, я сам такой! – вздохнул Евгений Ермаков. – Мы все страдаем и переживаем на одном языке.

– Страдать надо молча, – вставил Гриша.

– Вернусь к прозе! – Ермаков повысил голос до авторитетных нот. – Но кто бы стал на хлебозаводе, ради ваших идейных убеждений, бетонное ограждение выламывать? Разве что вы? А худфонд, простите, такие заказы не берет!

– Я сейчас закончу, – смутилась Ветлова. – Тут ещё одна мысль, …небольшая.

Зал притих.

– …Ведь когда мы приходим к врачу, мы не даём ему наказ, как нас лечить. Почему заказчик диктует? От этого бесправия мы теряем профессиональные качества! – Ветлова взяла свои листочки и села.

– Нет, позвольте, – всполошился Ермаков, – желательно теперь узнать, о каком бесправии художников вы говорите? Вам за исполнение заплатили! А могли бы и не платить, – чего не существует в жизни, за это деньги получать как-то неэтично, – и сложил руки крестом на обширной груди.

Гриша Бурлаков взорвался:

– Император, сними лучше свою корону и почеши ею в затылке. За эскизы по договорам всем обязаны платить, даже если они потом не исполнены в натуре.

– Да, но она хочет заказчика воспитывать и нас заодно, – обиженно заявил Ермаков, сгреб в карман свой блокнот и сделал вид, что аудиенция окончена.

– Вот теперь, Женя, ты говоришь понятным языком! – рассудил Гриша. – Пойдем с тобой в бухгалтерию, так же доходчиво расскажи нам о своих этических делах. Доходы ведь получаются не трудовые.

– Григо-рий…, – Загорюев стукнул пару раз торцом карандаша по столу, – хотите нам сообщить что-то, идите к столу.

Гриша стал протискиваться вперёд и ворчал на ходу:

– Хорошо мы с Зоей в эту аферу с «Чебурашкой» не влезли, хоть мы тогда голодные сидели. Нам тоже кусок большой от стены предлагали…

Гриша встал у стола, выпрямился:

– Знаете, почему в «Космосе» так обляпали колонны кабанчиком в чёрно-белую шашку, испортив навязчивым соседством нашу с Зоей роспись?! Потому что от нас же, от художников, запашок халявы чуют. Худо, братцы, худо жить. Но до общего решения мы должны дозреть, его увидеть и поддержать все художники. Мы здесь собрались люди благородной, а не коммерческой профессии, разъединяющей каждого по рублевкам и долларам. Градус потепления начинается с творческих людей. Когда же у нас появится желание перестать обрабатывать заказчика, как саранча, считать зазорным для художника гнать кичуху, будь то пошлость политического, рекламного или салонного толка, – на потребу придуркам?! И начать выстраивать общее решение грамотно! Запишите в протокол.

– Мордобря! – радостно воскликнул Чуркин и стал надевать своё кепи так, чтобы козырек был аккуратно по оси.

– Ветлова всем мозги промыла, – заключил Епихин.

В конце собрания отметили высокое качество росписей Зои Бурлаковой в библиотеке и «Танцы» Севы Пересева, – выколотку на меди.

Собрание окончилось. Юра бросал в сторону Веры жаркие взгляды, хлопал себя в грудь, мол, это он надоумил жену выступить:

– Давай, Ветла, жми на педали. Домой сейчас идешь? А то останься – событие отметим. …Потолковать надо.

– Миша один дома, – и ушла, застегивая на ходу пальто.

Она хотела сегодня испытать случай. Можно ли будет, раскрутив колесо Фортуны, подталкивать его дальше? Сколько способов, навыков и примеров надо подключить ради общего решения, чтобы случай улыбнулся, наконец!

Ещё студенткой ей казалось, что стронет, сдвинет этот плавучий остров заблудших людей, которые намерились плыть куда-то, но зигзагами. Ведь так всё просто, так понятно, как жить, как плыть, как невыносимо, нестерпимо ясно одной это понимать. Не что надо делать, а именно к а к!

Кликни её сейчас кто-нибудь тащить этот остров измученных от кривды людей и фальшиво-бесшабашных весельчаков, с которыми столкнула её жизнь, и всем взрывом душных сил, в величайше-трепетной солидарности с теми же самыми оторопело-потерянными шутниками, вроде Чуркина, Вера тащила бы этот блуждающий остров к просвету.

Теряясь от задач, возникших перед ней, ушла одна по пустой улице, которая вела к вокзалу.

Вера любила эту тихую улицу, заросшую столетними тополями. Иногда казалось, что у деревьев живая мудрая душа. Их можно обнять в темноте за горько пахнувшую шею и выплакаться этим добрым дедушкам.

По этой улице она ходила вечером звонить в Москву.

…Ма-ма, – скоро мама Веру уже не услышит. Беспомощные жалобы мамы об удручающем пребывании дочери среди людей начинаются со слов «люди». «Люди стремятся, …ходят в театр. Почему ты сторонишься людей?»

Каких, мама? Тех, которые хотят пролезть куда-то, …хотя бы на аншлаг? Если же говорить всерьёз, я, как дизайнер, связана с людьми их уровнем. …Вот с ними и перекрашивайся в серый цвет.

– Москва, Москва… Да, мама! Слушаю. Это я! …Хорошо. Миша меня защищает… Юра? По-всякому. …В фонде воюю, как умею. А как? Чтобы я – овечка, была цела, а они – волки, сытые? …Не отвечаю? А я голос твой слушаю.

– Заказать вам пропуск в зал Чайковского? – Мама раньше там работала.

– Не знаю, когда приеду. …Мамочка, не болей, целую, жду, приезжай. Бегу готовить ужин.

…Опять вернулась на тихой улице мыслями в Энск. Как найти выход из той безликой духовной серости, которая произошла в стране в начале двадцатого века, и претворить идею Общего решения более грамотно?

25. Лампочка перегорела…

Секретов после производственного собрания давно не наносил Жилкиным «футбольных» визитов.

Юра, надев ватник, пару раз отправлялся на крышу болеть один. С женой не разговаривал. Возвращался с крыши мрачнее «сажи газовой» (пока в закрытом тюбике) – «Спартак» проигрывал. После росписи «Космоса», заказа достаточно крупного, никакой работы у Юры не было.

Принес заказ опять-таки Филипп, – роспись Дома культуры на ламповом заводе, перемолов за это время обиду на Жилкиных.

Эскиз Юра делал усердно. Даже решил с женой посоветоваться.

Однако после производственного собрания Юрины эскизы не приняли.

Филипп хотел было за Юру заступиться. Но Ермаков решил Жилкина проучить. За ним стали выражать сомнение и другие члены худсовета: «Здесь доработать фон. Там переделать фигуру. Лучше не скрипка, а знамя или мотки кабеля».

– Может дать мужику в руки серп и молот? – Юра вспомнил студенческую поговорку плакатистов, – «серпом по молоту стуча, мы прославляем …

– …лампочку», – поспешила Вера замять речовку. – Скажи, Загорюев был на худсовете?

– Зачем ему там бывать? За него везде секретарша Наталья. Гриша Бурлаков пытался защитить мой эскиз. Сказал, фигура со скрипкой выразительна, – музыка, это свет, …как лампочка Ильича.