Свет на теневую сторону

– Значит бухгалтерии так удобней.

– Наталье так удобно. Выходит, что в этом году я своё уже получил, и крупных заказов больше не жди.

– Сходи к Загорюеву.

– Сам без заказа сидит. Пойду сразу в суд.

– Это пока экономическая борьба, а кто будет заниматься политической?

– Революцию собралась делать? Давай! Кто будет в наших рядах? Да мы с тобой и Плюшевый. Он – голова. Ему вообще быть директором! Про себя пока молчу. …Знаешь, как мы стали на худсовете с ним на пару выступать?! …Как ты думаешь, смог бы я быть директором?

– Не знаю.

– Нашего Загорюева в обкоме все любят. Он каждому швейцару в рот смотрит. Дрянь, а не мужик. Плюшевый тоже не сможет быть директором, он бы всех загрыз. …Севка говорит, что я вполне мог стать директором, тем более я с высшим образованием. …Вот тогда мы с тобой свергли бы здешнее правительство и стали…, – Юра вдруг озадачился, – …конечно, если бы я любил править, а не рисовать.

Юра опять не ночевал дома. Вера позвонила утром родителям. Иван Аристархович суховато ответил:

– Сегодня он вынужден был заночевать у нас.

Эти слова «вынужден был», как о необходимом деле, резанули слух.

– Вы что, поссорились?

– Да нет…

Разговор растаял, как круги по воде.

Вера несколько раз подходил сегодня к окну, – не идёт ли Юра… Иногда ей казалось, что всё на свете устроено без неё, а её и нет нигде. Стоят безликие дома с балконами, и окон скучных много, – разматывается невесёлый клубок жизни.

Почему люди делают все те же самые ошибки, которые давно изучены, мелкие и непригодные. Будто застряло человечество на одном и том же месте, и несть веков этому застреванию.

…Юр-ур, почему ты не идешь?! Одна, без Юры, я ничего уже не стою. Некого будет даже спросить: «Как ты думаешь?» И Юре в минуту откровения некому и сказать теперь, какие бывают подлецы вокруг него.

…Из худсовета Жилкина вывели сразу же на первом заседании правления после производственного собрания. Наталья, секретарь Загорюева, хлопоча о своих делах, всегда ходила, напевая, с папкой из бухгалтерии на склад и обратно, выстукивая по лестнице каблуками. Чтобы окупить свою весёлую бесконтрольную жизнь и высокую принципиальность, была с народом начальственно сурова, требовательна и строга до грубостей. Считала Загорюева слишком мягким в делах производственных и частенько решала вопросы без него.

Павел Андреевич Загорюев, рассеянный из-за своих докучавших ему творческих планов, согласился с ней, что за пьянку и прогулы надо ребят как следует взгреть.

Гришу тоже вывели из состава худсовета за неявку по неуважительным причинам и неэтичное отношение к товарищам.

«Волк овце – не товарищ!» – негодовал Гриша.

Ветлова давно не появлялась в фонде, ничего не знала о переменах. Получила заказ ещё до собрания, и у неё возникло естественное желание ходить в фонд как можно реже.

Секретарь правления энских художников Павел Андреевич Загорюев, в былом бесстрашный фронтовик, сидел с открытой в коридор дверью, в тесной комнате, как паук в паутине, просматривая лестничную клетку, всё время кого-то поджидал. Посылал Наталью за нужным человеком, и всегда обижался: «Вы ходите в фонд, когда вам дай заказ, худсовет или зарплату. И никого не заманишь заниматься общественной работой! За всё вам деньги плати.

Какой общественной работой? – подумала Вера. – Окна в фонде весной она с Юрой мыла… Какого порядка хотел бывший фронтовик, какого-то мистического, закончив на днях свою картину с военной тематикой.

Вчера Ветлова у кабинета Загорюева невольно обратила внимание на его секретаря Наталью. По скулам у неё прошёлся небрежный мазок румян, оставив царапанный след, и Наталья принялась скандалить, пытаясь сводить с Загорюевым какие-то счеты. Ветлова старалась обходить его раскрытую дверь стороной…

По какой же такой версии можно приблизиться к бесстрастию и притерпеванию всего горького, что расплывается по воде кругами?

28. Домашний суд.

«…Морали до сих пор не хватало «индуктивного подхода», что быть добрым гораздо труднее, чем думали, и что для этого нужен будет, как в любом исследовании, бесконечный совместный труд…»*

Вера навела порядок в квартире, уложила Мишу спать и села за интерьеры для школы и игровой комнаты. Школу открыли новую, но всю в недоделках. Оформлять на договорных началах было неловко – там учился её сын, и она согласилась на общественных.

В доме было тихо. Внизу хлопнула дверь, по лестнице кто-то поднимался. Шаги шумные, тяжелые. Оступился звонком в дверь, потом открывает ключом. Кошка с руладами кошачьей нежности, побежала встречать хозяина.

На Юре красовалась «сапожная» шапка. Встряхнул её, пошарил рукой по обоям, вспомнил, что выключатель сломан. Пригладил впотьмах перед зеркалом волосы и прошёл босиком в комнату:

– Я тебе не наслежу? – Красивый статный рано седеющий брюнет с выцветающими как васильки глазами.

– Вы нас извините, мы не помешали? – человек, явившийся за Юрой, не раздеваясь, оперся о косяк двери. Судя по спокойно-изучающему виду, Гулов был трезв.

– К нам гость пришёл! Он тебя любит, – Юра обычно так задабривал жену. Снял с Вячеслава пальто, шапку и с гостеприимным радушием распахнул перед ним все дверцы шкафа:

––

*Роберт Музиль, «Человек без свойств». (Курсив мой, – Л. Шалина)

– Здесь белье, там книги. Пластинки: Рамо, Малер. – Хрустальную рюмочку нечаянно разбил и долго извинялся перед гостем.

Гулов сел на мягкую тахту, как слон в ванну, и Вера ощутила слабый выплеск больничного эфира. Вячеслав подобрал под себя ноги, задел гипсовый рельеф и стал расспрашивать Ветлову о её работе.

– А-а, знаю вашего Еремеева – хек замороженный. – И тихо молвил, надеясь на понимание: – Я постоянно испытываю хроническое чувство голода.

– Сейчас хек по-польски сделаю, – спохватилась хозяйка дома.

– Фосфору у меня и так достаточно. Я не о том!..

Сообразив, в чём дело, Юра принялся выставлять на суд Гулова предпоследние эскизы росписи в Доме культуры от лампового завода.

Вячеслав повернулся так, будто у него болела шея:

– Что ж он скрипку перед собой прёт, как древко?

– На днях деньги получаю, – Юра смущённо откашлялся.

– Ветлова, ты думаешь, Жилкин твой уверен, как ему дальше быть среди этих хав-хав? – Гулов постучал зубами в углу рта.