Свет с Востока

Пятнадцать лет... Он неизменно шел рядом со мной, человек со скупой и неторопливой речью, с пристальным взглядом зорких, сквозь годы видящих глаз — я всегда чувствовал на плече его твердую руку.

Я задумчиво обошел памятник. На оборотной стороне гранитного обелиска вились арабские стихи:

Ссужала слезы я доныне тем, кто плакал. Ты отнял их у тех, кто пережил тебя.

Так сказала в своей элегии поэтесса ал-Ханса тринадцать веков на­зад. Вечно да будет его имя благословенно!

Звенья бронзовой ограды воспроизводили отрывок стиха Абу-л-Атахии, поэта VIII столетия, творчеству которого был посвящен пер­вый научный доклад Крачковского 28 сентября 1906 года:

Смерть — это вход, куда вступает каждый...

Смерть... Почему? Где логическое оправдание тому, что из жизни уходят нужные люди, не свершив того, что могли бы свершить?

— Игнатий Юлианович мог бы прожить долго, — сказала мне Ве­ра Александровна. — Ведь он вел очень умеренную жизнь. Но его ско­

222

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

сила, тревога за судьбу арабистики, за судьбу ее сердца — Арабского кабинета Академии наук. Ему был нужен покой, а покоя не было.

И мне вспомнились слова, заключающие одну из книг о Леонардо да Винчи: «Ему было всего лишь шестьдесят семь лет от роду, и он мог бы прожить много дольше и сделать еще больше, если бы жил и рабо­тал в других условиях и в другой обстановке».

Я стоял у ограды, перевитой стихом Абу-л-Атахии, и думал. И вновь текли воспоминанья, и стесненная душа то никла, то распрям­лялась: скорбь уступала в ней место счастливой мысли — тронул-таки сердце этого человека мой труд в науке, да ведь и то сказать, нелегкая и мне жизнь выпала, а какой пласт подмят!

И тут, идя к выходу с кладбища, я прочитал на памятнике физио­логу Павлову:

«Последовательность, последовательность и последовательность! С самого начала своей работы приучите себя к строгой последователь­ности в накоплении знаний.

... Второе — это скромность. Никогда не думайте, что вы уже все знаете. И как бы высоко ни оценивали вас, всегда имейте мужество сказать себе: я невежда.

.. .Третье — это страсть. Помните, что наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то и их бы не хватило вам. Большого напряжения и великой страсти требует наука от чело­века...»

И я понял, что сделано мною мало, и путь мой еще только начи­нается.

ПО СЛЕДАМ СИНДБАДА МОРЕХОДА

Академический Институт востоковедения, когда я студентом при­ходил туда совершенствовать узнанное на занятиях в университете, находился в конце Менделеевской линии Васильевского острова, на верхнем этаже библиотеки Академии наук. Пребывал он там и в пору моей работы над кандидатской диссертацией, когда главный ученый секретарь Президиума Академии наук распорядился не допускать меня к рукописи и книгам. Потом, в сумеречные годы сталинского времени, на рубеже сороковых— пятидесятых, Институт перевели под ближ­

По следам Синдбада Морехода

223

ний надзор, в Москву, а на старом его месте возникло сокращенное и укрощенное учреждение — Сектор восточных рукописей. Но в 1956 году, под свежим ветром перемен, Институт начал расправлять кры­лья, оживать, готовилось расширение поля исследований — для этого понадобились новые силы, тем более что старые были почти сведены к нулю. Так появились укрупненный московский головной Институт востоковедения Академии наук — ИВАН и его, начавшее раздвигать плечи, ленинградское отделение. Последнее разместили в бывшем великокняжеском Ново-Михайловском дворце на левом берегу Невы, вблизи от Эрмитажа.

В октябре-ноябре 1956 года старые стены дворца полнились шу­мом: назначенный заведовать отделением академик Иосиф Абгарович Орбели принимал дела у руководителей Сектора Тихонова и Боровко-ва, вокруг них суетились машинистки, секретари, ученые хранители и просто услужливые молодые люди, спешившие попасть на глаза ново­му начальству. Я, сдав свои бумаги и прошение о приеме на работу, каждый день приходил справляться о решении дирекции. Ответа все не было, неустроенность угнетала, не говоря уже о том, что деньги у меня подходили к последнему рублю. Часами сидел я в «анти-шамбре» — отведенной для посетителей комнате у директорского кабинета, не имевшей окон и освещенной только люстрой, сидел и обдумывал, что же делать, куда идти дальше. Можно, конечно, пред­ложить себя в грузчики, использовав лагерный опыт, можно лесору­бом в каком-то леспромхозе, можно вывозить на тачке опилки на заводе. Но — «Книга польз», что с ней будет? Годы идут. Недавно уви­дел в своих волосах первую седину.

... И вдруг в один из дней томительных размышлений ко мне по­дошла член-корреспондент Академии наук сириолог Нина Викторовна Пигулевская. Сразу: «Где ваша диссертация о трех арабских лоциях? Крачковский ее оценил, надо ее напечатать. Как провести в печать? Это я беру на себя, буду говорить с академиком Орбели. А вы, не теряя времени, доставайте ваш труд из-под спуда, начинайте подготовку к изданию». Добавила: «Знаю я, обо всем знаю, что с вами было. Теперь надо восстанавливаться. Готовя рукопись к изданию, вы пробьете себе вход в Институт востоковедения». Улыбнулась ободряюще и отошла. Вот как бывает в жизни. Лично я Нину Викторовну до этой нежданной встречи не знал, хотя работы ее были мне известны. Но она принадле­жала к подлинным ученым высокой петербургской пробы, которые старались помочь новобранцам науки своим установившимся влияни­

224

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ем, добрым советом, а если требовалось, то оказывали и бескорыстную денежную поддержку.

Назавтра, после разговора с Ниной Викторовной, я предстал пе­ред академиком Орбели, который подробно расспросил меня о вы­полненном и защищенном исследовании арабских лоций, и 1 декабря 1956 года я был принят на работу в арабский кабинет Института.

Брат прислал рукопись моей диссертации, которую он хранил много лет, и теперь я мог от утра до вечера просиживать за служебным столом, перечитывая давние страницы своего труда, внося необходи­мые поправки. Иосиф Абгарович Орбели принял на себя обязанности редактора, мы часто ездили с ним в издательство для разрешения воз­никающих вопросов. Его там уважали, доброжелательное внимание распространялось и на мою работу. 9 января 1957 года я сдал послед­ние листы выверенной машинописи. Книга «Три неизвестные лоции Ахмада ибн Маджида, арабского лоцмана Васко да Гамы, в уникальной рукописи Института востоковедения АН СССР» вышла в мае 1957 года, по свежим следам событий на Суэцком канале, утверждая исто­рическое право Египта владеть международным морским путем. По­литическая актуальность исследования забытой средневековой руко­писи была подчеркнута посвящением: «Свободолюбивым арабским народам с пожеланием больших и счастливых плаваний».

Издание вызвало многочисленные отклики. Первая рецензия появилась во французском востоковедном журнале, которым когда-то руководил первооткрыватель арабских лоций Габриэль Ферран, и тем более взволновали меня слова рецензента: «Советский арабист, ученик И. Ю. Крачковского, делает честь школе своего учителя». Это было напоминанием и об истории моей работы, и о лежавшей на мне ответ­ственности. Фраза «Арабы глубоко благодарны ленинградскому уче© ному за изучение их наследства», заключавшая обширный разбор на­шего издания в органе Академии наук в Дамаске, говорила о том, что книга нашла признание и у того народа, к которому она была обраще­на. Исследование рукописи лоцмана Васко да Гамы было с живым интересом встречено в Лиссабоне и Лейдене, Варшаве, Кракове и Пра^ ге, Кембридже, Оксфорде и Гринвиче, Упсале и Гааге, Каире, Адене и Дакаре, на него откликнулись Бразилия, Танзания и Кувейт. В 1960 году оно было переведено на португальский язык, в 1966-м — на араб­ский. Издание вызвало к жизни ряд зарубежных работ, среди которых первое место занимает книга лиссабонского историка и писателя Кош­та Брошаду «Арабский лоцман Васко да Гамы». Имя этого лоцмана в

По следам Синдбада Морехода

225

1960 году было присвоено одной из улиц восточноафриканского порта Малинди.

Но моими мыслями уже давно владела новая тема: я спешил во­зобновить работу над рукописью «Книги польз», прерванную в 1949 году.

Это было по-своему нелегкое время, и «Книга польз» помогла мне его пережить, полностью завладев моим вниманием и отвлекая меня от неприятностей, которым подвержен бывший з/к.

Каждые полгода приходилось перепрописываться в милиции. За­ведующий Орбели и ученый секретарь нашего учреждения Шитов неизменно подписывали мне служебные ходатайства о продлении прописки, но я столь же неизменно считал, что тут все зависит от на­строения начальника паспортного стола, и шел в милицию с неспо­койной душой. Напряженность усиливали грозные записки от паспор­тистки дома: «Срок вашей прописки истекает!»