Свет с Востока

Как-то меня вызвали в отделение милиции по месту временной прописки. Я вошел в кабинет начальника паспортного стола Некрасо­ва. Рядом с ним сидел офицер, представившийся инспектором город­ского отдела МВД Хлебовым.

— Паспорт! — потребовал он.

Я протянул книжицу в тусклой серо-зеленой обложке. Хлебов развернул ее на нужном ему месте, пробежал глазами спецчернильную запись, поднял на меня немигающий взгляд.

— В двадцать четыре часа покинуть Ленинград.

— Как?! — поразился я, задрожав всем телом. Он понял горест­ный вопрос по-своему или захотел сострить:

— Как — это уже ваше дело: поездом, самолетом, а можно арбой. Только чтоб завтра вас в городе не было. Ваш паспорт отбираю, полу­чите перед отъездом в горотделе.

Я вышел, шатаясь, добрел до набережной, сел на скамью. Вот и все. В один миг то, что я успел построить, полетело в пропасть. Уже нет Сталина, нет Берии, выведены из Политбюро Молотов, Маленков, Каганович, на дворе 1958 год! А Хлебовы блаженствуют на свете.

— Да нет, Ленинграда не покину, не для того приехал.

Орбели отправился к начальнику ленинградской милиции Герою Советского Союза Ивану Васильевичу Соловьеву, рассказал ему о про­исшедшем, и Соловьев ответил:

— Передайте вашему сотруднику, что его больше никто не тро­нет, пусть работает спокойно.

226

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Хлебова я потом случайно встретил в должности рядового на­чальника паспортного стола в одном из отделений милиции.

Пережитое потрясение заставило меня вновь писать заявления о реабилитации по делу 1949 года. Я обратился в ЦК КПСС, в Президи­ум Верховного Совета СССР, в СГБ, МВД, Прокуратуру СССР, Глав­ную военную прокуратуру. Жаль было тратить время, драгоценные часы на доказывание одного и того же, давно навязшего в зубах. Но приходилось учитывать, что возможность моей научной работы упи­рается в реабилитацию, нужно было наконец освободить себя от веч­ных преследований. Постепенно стали приходить ответы. Одни учре­ждения пересылали мои бумаги в другие, это оставляло надежду. А другие дарили меня посланиями не только краткими, но и вырази­тельными: «Ваше дело проверено. Установлено, что вы осуждены пра­вильно. Оснований для реабилитации вас не имеется». Что же, придет­ся писать заявления снова и снова. Да ведь не привыкать. С 1938 года я уже подал около ста заявлений — то просящих, то требующих одного и того же: пересмотра моих «дел».

А диссертация шла... Предстояла сложная, кропотливая работа. Но тут председатель институтской жилищной комиссии сказал, что если я хочу получить жилье, то нужно принять участие в строительст­ве дома для сотрудников Академии наук. В то время я снимал комнату в пригороде Ленинграда — Павловске — и теперь приходилось выез­жать оттуда электричкой ранним утром, чтобы успеть на север Ленин­града, где в восемь часов утра у строителей начинался рабочий день. И вновь подставляй плечо под тяжесть, и вновь на руках мозоли. Но и это прошло.

... Август 1960 года. Международный конресс востоковедов в Мо­скве. В свободное от конгрессных заседаний время я отправился в Кремль. О том, что он открыт для посещений, мне стало известно еще под небом Тайшета в 1955 году. Сейчас, у древних стен, охватило ост­рое любопытство: что там внутри, за входами, у каждого из которых когда-то стояло по дюжине охранников? Вспомнилось: Успенский собор, построен в 1479 году; Благовещенский собор построен в 1489 году; Архангельский — 1509; Царь-пушка отлита в 1586 году Андреем Чеховым, ее вес — 40 тонн, длина — 5,34 метра, диаметр 89 сантимет­ров; царь-колокол, изделие Ивана и Михаила Моториных, весит 200 тонн, диаметр 6,6 метров, а высоты около шести метров. Старина и размах. Что еще? Покои усопшего вождя, кажется, раньше они были митрополичьими. Здесь угрюмый низколобый человек прятался от

По следам Синдбада Морехода

227

людей и дневного света. Его уже нет, бог с ним. Но он еще живет в сердцах обласканных, запуганных, заклятых им. Однако страна пере­живет и этих. Я бродил по ухоженным кремлевским дорожкам — все-таки было странно, что никто не останавливал. Как легко дышать, как свежа и благоуханна зелень внутри стен Кремля!

16 августа, в последний день работы конгресса, мне вручили при­глашение на прием в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Полноте, я ли, вчерашний каторжанин с тремя номерами на одежде, поднимаюсь по роскошному ковру лестницы, ступаю по свер­кающему паркету, вхожу в сияющий переливами света зал, загляды­ваю в Грановитую палату? Жизнь прекрасна. Жаль только, что мало ее отпущено. Жизнь прекрасна— и в Кремле, и в тюрьме— пока мо­жешь творить.

... И вот они, наконец, — пять готовых томов моей работы: ис­следование, арабский свободный текст «Книги польз» и его филология, русский перевод, объяснения к нему, указатели.

Дело сделано. Не надо подсчитывать принесенных жертв, важен конечный результат. И все-таки. Нет, я не сломался, как некто рассчи­тывал, даже не надломился. Но вот правый глаз... Когда-то во время работы грузчиком в нем от напряжения лопнул кровеносный сосуд, потом на месте разрыва деятельная ткань переродилась в соедини­тельную. Так образовалось пятно, мешающее читать. Мозоли на пле­чах, на руках сошли, а пятно осталось. Теперь левый глаз перенапря­жен, придется впредь работать лишь при дневном свете.

Потом... отчего мне по временам хочется вновь проверить в сво­ем труде то-то и то-то? Я работаю внимательно, неторопливо, зачем же проверять еще раз? Этого требует мнительность, развивающаяся на почве нервного переутомления. Так не годится, болезненный страх должен быть убит. Здоровое сомнение ученого свято, оно проверяет науку и двигает ее, оно — сила. Больное сомнение порочно, оно гово­рит о слабости. Первое — созидает, второе — разрушает.

Все же завел речь о жертвах. Не надо. Странно было бы, если бы многолетняя напряженность в работе и в быту осталась без последст­вий. Но отдохну, и все наладится. В жизни бывало и потруднее. Надо держаться. Тем более, когда предстоят бои с теми, кто не хочет про­пускать вперед вчерашнего узника...

В три часа дня 21 марта 1968 года ученый совет Института восто­коведения Академии наук в Москве присудил исследованию «Арабы и море» докторскую степень. Я принимал поздравления и думал об Иг­

228

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

натии Юлиановиче Крачковском, который когда-то высоко оценил «Книгу польз» арабского мореплавателя и поддержал мои первые по­иски и мысли. И вспомнилось, как я украдкой склонялся над рукопи­сью этой же книги в тайшетском лагере.

Издательство «Наука» выпустило в свет мою работу спустя семна­дцать лет. Жизнь приобщила меня к миру больших чисел, и вновь, как всегда, важен конечный итог, плод. Пришел день 21 января 1986 года, когда я получил только что отпечатанные тома своего труда. Что это внезапно дрогнула рука, листающая страницы, откуда взялась пелена, застилающая глаза? Ведь все хорошо, все уже в прошлом, все в поряд­ке. «Мы счастливы, друзья...»

Да, счастливы. Потому, что если бы опять, как тогда, в тайшет­ской пересылке, пришлось давать обязательство добровольно идти в пожизненную ссылку ради обнародования «Книги польз» — дал бы такое обязательство, не раздумывая...

И, конечно, счастье состоит в том, что проведенное изучение трех лоций, «Книги польз» и других памятников арабского мореплавания позволило увидеть новую область истории арабов и внести существенные поправки в неточное представление об этом народе, сложившееся в науке.

Лишь сомнение в преподносимом как несомненное, в чем не раз­решено сомневаться, ведущее к проверке ощущений разумом, созида­ет науку в широком смысле — ту науку, которая извлекаема из всех видов человеческой деятельности.

Клод Бернар писал: «Когда попадается факт, противоречащий гос­подствующей теории, нужно признать факт и отвергнуть теорию, даже если таковая поддерживается крупными именами и всеми принята».

* * *

«Книга польз об основах и правилах морской науки», созданная Ахмадом ибн Маджидом между 1475 и 1490 годами, имеет 177 страниц арабского текста и состоит из двенадцати «польз», то есть «полезных глав»: