Свет с Востока

Другим побочным эффектом формализма является представле­ние о том, что все истинное должно быть «сложным». В частности, многие современные исследования Корана употребляют массу непо­нятных слов. Даже раздаются призывы в пользу «труднопонятного» перевода Корана.

Безусловно, упрощение опасно, но, по моему мнению, за призы­вами к «сложности» зачастую стоит не стремление увидеть многообра­зие подходов, а недостаточная работа над текстом и непонимание ко­нечных требований к переводу.

В основе умышленного стремления к «сложности», когда науко­образие выдается за науку, возможно лежит тот фундаментальный факт, что в современном обществе наука заняла место религии, а ее жрецами стали произносители мистических научных формул, непо­нятных простым смертным.

Описанные три подхода — религиозный, художественный и на­учный— определили, соответственно, и три основные возможности перевода Корана.

На Западе среди «религиозных» переводов наиболее значимым является перевод М.Пиктхолла (1930). Текст этого перевода довольно тяжеловесен, однако интерпретация интересна. Пиктхолл, будучи англичанином, принял ислам— и его перевод был одобрен мусуль­манскими властями в Египте.

К художественным переводам, несколько условно, можно отне­сти работу Артура Арберри (1955). Этот перевод выполнен на основе критического анализа текста, но стиль весьма удачно передает лите­ратурные качества оригинала. Перевод Арберри не является поэтиче­ским, но его нельзя назвать и чисто прозаическим. Текст разбит на более краткие строфы, чем оригинал. Словоупотребление направле­но на передачу не только смысла, но и стиля оригинала. Наиболее интересные научные переводы представлены описанными ранее ра­

296

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ботами Белла, а также Руди Парета (1963-1966) и Режи Блашера (1947-1951).

В России к религиозным переводам, несколько условно, можно отнести работы Г.С.Саблукова и Д.Н.Богуславского. Г.С.Саблуков, учитель Чернышевского в Саратовской гимназии позже стал профес­сором Казанской Духовной академии. Д.Н.Богуславский, генерал, был известен как русский дипломат в Стамбуле, а также как доверенное лицо Петербургского Двора, приставленное к сосланному в Калугу вождю кавказского сопротивления Шамилю.

Перевод Саблукова был первым прямым переводом Корана с арабского языка на русский. Это было огромным достижением для своего времени. Вместе с тем очевидно, что автор перевода был огра­ничен источниками и отсутствием научной среды. В труде Богуслав­ского также отмечается много неточностей и даже крупных ошибок. Он — главным образом — стремился дать представление о том, как понимался Коран в новое и новейшее время в турецкой среде.

К русским художественным переводам, опять же несколько ус­ловно, можно отнести перевод В. Пороховой. По моему мнению, ин­терпретация автора неоправданно удалена от оригинала. В основе этой работы не лежит ни критический научный анализ, ни систематический подход с позиций мусульманского богословия.

Особое место занимает единственный в России чисто научный перевод Корана, выполненный академиком И.Ю.Крачковским.

Перевод Крачковского во многом продолжает европейскую вос­токоведную традицию. Остановлюсь лишь на особенностях этого пе­ревода, обусловленных во многом не объективными закономерностя­ми, присущими научному подходу, а скорее причинами субъективного порядка. Это относится не только к личным взглядам И. Ю. Крач­ковского, повлиявшим на перевод, но, в первую очередь, связано с обстоятельствами создания и публикации перевода.

Работу над переводом Корана Крачковский начал в 1921 году в свя­зи с чтением курса о Коране в университете и продолжал ее в течение всей своей последующей профессиональной деятельности (мне довелось прослушать этот курс у Крачковского в середине 3(Ьх годов). Эта работа никогда не носила систематического характера. Сам Крачковский счи­тал свой перевод черновым. Известны слова академика о том, что ему нужно около полутора лет работы над Кораном, не отвлекаясь ни на что другое, для подготовки этого памятника к печати. К сожалению, в силу ряда обстоятельств, этому не суждено было осуществиться.

Работая над переводом Корана

297

Наряду с черновым переводом, Игнатий Юлианович подобрал целую папку выписок и ссылок для использования в прилагаемом комментарии. Академик состоял в переписке со всеми крупнейшими арабистами своего времени и прекрасно ориентировался в востоко­ведной литературе. Его выписки, относящиеся к исследованиям Кора­на в западных источниках, а также и отдельные мусульманские толко­вания, говорят о его широкой эрудиции в вопросах коранистики. Тем не менее, к сожалению, эти выписки никогда не привели к обобщени­ям, черновик никогда не стал полноценным комментарием. Его труд­но использовать даже специалистам в области Корана.

Сверка перевода И. Ю. Крачковского с арабским подлинником выявила 505 случаев неверного перевода отдельных стихов, 184 случая прямого нарушения смысла. С точки зрения стилистики — 108 случаев употребления неологизмов и 33 случая — провинциализмов. Передача библейских имен арабскими, а не русскими эквивалентами (Муса, Харун, Ибрахим и др. — вместо: Моисей, Аарон, Авраам) разрушает историческую связь Корана с другими религиозными памятниками Востока, изолирует текст этого памятника от привычного для русскоя­зычного читателя культурного контекста. Понимание текста также затрудняется арабизацией русского текста, то есть транслитерацией арабских слов русскими буквами, оставляя их без перевода. Многочис­ленны случаи буквализма.

Причина этих недочетов естественна для черновика любой науч­ной работы. Однако из-за отсутствия редакции они стали предметом гласности. Сам академик Крачковский никогда не согласился бы на публикацию перевода и комментариев в этой форме. К сожалению, то, что представлено читателям как перевод и комментарий академика, в действительности так и осталось черновиком и подбором выписок. Налицо неосуществленный замысел великого ученого.

Мне, как ученику Игнатия Юлиановича, чрезвычайно больно смотреть на перевод, опубликованный под его именем. Моя критика, в основном, относится не к моему учителю, а к лицам, которые не утру­ждая себя сверкой с арабским подлинником по правилам историко-филологической науки, пренебрегли научной истиной и честью по­койного ученого (перевод был опубликован посмертно). Вместе с тем трудно отделаться от сомнения в достаточной научной квалификации поздних подготовителей издания. Все это тем более печально, что Коран — не рядовая повесть, а произведение единственное в своем роде, и его исследование связано с особой научной и политической

298

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ответственностью. Освященный именем Крачковского, но опублико­ванный без его согласия, перевод получил широкое распространение в России. В силу ряда обстоятельств, будучи задуман как перевод науч­ный, он стал восприниматься как перевод литературный.

Мое личное принципиальное несогласие с академиком сводится к описанным мной ранее особенностям чисто научного подхода: пред­ставлению о том, что словарная, то есть формальная точность, буква­лизм лежат в основе адекватного перевода. Пословность воспроизве­дения арабского оригинала еще более спорна в случае рифмованной прозы, которой изложен Коран. Один из крупнейших русских перево­дчиков М.Л.Лозинский сравнил подобную задачу с квадратурой круга.

Предлагаемый мною перевод выполнен с учетом возможностей и ограничений трех основных подходов — религиозного, художествен­ного и научного. Я также учитывал традицию русских и западных пе­реводов. Вместе с тем данный перевод не основан ни на одном из них, являясь независимой интерпретацией.

Моей исходной предпосылкой было стремление передачи смысла, а не буквы оригинала, сохранение близости к тексту и целостности его структуры как религиозного, литературного и исторического памят­ника. В основе перевода лежит критический анализ, во многом схожий с европейской востоковедной традицией. С художественной точки зрения, это перевод поэтический, ибо, по моему мнению, именно сти­хотворная форма наиболее точно передает оригинал, изложенный в виде рифмованной прозы.