Священная земля

Аристид заметил то же самое. “Эти люди забавные”, - сказал он. “Если бы мы пришли в деревню, полную эллинов, они бы окружили нас со всех сторон. Они захотели бы знать, кто мы, откуда, куда направляемся дальше и какие новости мы слышали в последнее время. Богатые захотели бы торговать с нами, а бедные хотели бы просить у нас милостыню. Они бы просто не оставили нас в покое ”.

“Я бы сказал, что нет”, - согласился Телеутас. “Они бы тоже попытались украсть все, что мы не прибили, и они попытались бы вырвать гвозди”.

Соклей поднял бровь. Не то чтобы Телеутас был неправ. Моряк, без сомнения, был прав - эллины поступили бы подобным образом. Но мысль о воровстве, казалось, пришла ему в голову очень быстро. Не в первый раз Соклей задавался вопросом, что это значит.

Он мог бы продолжить путь от Хадида, но ему действительно хотелось купить еды, а Эзер ясно дал понять, что не сможет сделать этого до захода солнца. Он и моряки отдохнули у колодца. Через некоторое время они снова наполнили ведро и подняли его наверх. Они сделали большой глоток, а остальное вылили на себя.

Как он мог бы сделать в Элладе, Телеутас начал стаскивать с себя тунику и ходить голым. Соклей поднял руку. “Я уже говорил тебе однажды, не делай этого”.

“Так было бы круче”, - сказал Телеутас.

“Люди здесь не любят выставлять напоказ свои тела”.

“Ну и что?”

“Ну и что? Ну и что я тебе скажу, о дивный”. Соклей махнул рукой. “Вероятно, нет других эллинов ближе к этому месту, чем на день пути. Если мы соберем здесь людей с оружием в руках против нас, что мы можем сделать? Если они начнут бросать камни, скажите, что мы можем сделать? Я не думаю, что мы сможем что-либо сделать. А вы?”

“Нет, я думаю, что нет”, - угрюмо сказал Телеутас. Он оставил хитон на себе.

После захода солнца местные жители вышли из своих домов. Соклей купил вина, сыра, оливок, хлеба и масла (он старался не думать обо всем масле, которое Дамонакс заставил его пронести на Афродиту, и надеялся, что Менедему повезло избавиться от него). Некоторые люди действительно задавали вопросы о том, кто он такой, откуда он и что он делает в Иудее. Он ответил, как мог, на своем запинающемся арамейском. Когда сгустились сумерки, в воздухе начали завывать комары. Он хлопнул пару раз, но все равно был укушен.

Некоторые из задававших ему вопросы были женщинами. Хотя они были одеты с головы до ног, как местные мужчины, они не носили вуалей, как это сделали бы респектабельные эллины. Соклей тоже заметил это еще в Сидоне. Для него видеть обнаженное женское лицо на публике было почти так же неприлично, как для иудаистов было бы видеть его - или Телеутаса - обнаженным телом.

Ему хотелось побольше расспросить их об их обычаях и верованиях. Дело было не столько в том, что его арамейский не подходил для этой работы. Но, поскольку он не хотел, чтобы Телеуты оскорбляли их, он и сам не хотел этого делать. Он вздохнул и задался вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем его любопытство возьмет верх над здравым смыслом.

7

“Как поживаешь?” - спросил трактирщик, когда Менедем однажды утром вышел из своей комнаты. Как узнал родосец, его звали Седек-ятон.

“Хорошо”, - ответил Менедем по-гречески. Затем он сказал то же самое на арамейском, из которого разобрал несколько слов.

Седек-ятон хмыкнул. Его жена, которую звали Эмаштарт, улыбнулась Менедему. “Какой ты умный”, - сказала она на своем ужасном греческом. Она выпалила пару предложений на арамейском слишком быстро, чтобы он мог разобрать.

“Что?” Спросил Менедем.

Эмаштарт попыталась объяснить это по-гречески, но у нее не хватило словарного запаса. Она повернулась к мужу. Седек-ятон был занят тем, что ставил новую ножку на табурет. Он не проявлял интереса к переводу. Его греческий тоже был плох; скорее всего, он не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. Когда он отказался даже пытаться, Эмаштарт начал визжать на него.

“Привет”, - сказал Менедем и поспешно покинул гостиницу. Он провел там так мало времени, как только мог. Жена трактирщика продолжала бесцеремонно заигрывать с ним. Его клятва Соклеосу не имела ни к чему отношения. Он не хотел женщину, которую находил отталкивающей, и он не хотел, чтобы Седек-ятон думал, что он действительно хочет ее, и в результате пытался убить его.

Хотя солнце взошло совсем недавно, день обещал жестокую жару. Дул бриз, но не с Внутреннего моря, а с холмов к востоку от Сидона. Когда она обрушилась на них, как узнал Менедем, жара стала хуже, чем все, что он когда-либо знал в Элладе.

Он зашел в булочную и купил небольшую буханку хлеба. Вместе с кубком вина у первого встречного, который нес кувшин, получился вполне сносный завтрак. Чаша, к счастью, была маленькой; в отличие от эллинов, финикийцы не разбавляли вино и всегда пили его чистым. От большой кружки несмешанного вина первым делом с утра у Менедема закружилась бы голова.

В Сидоне уже царила суета, когда он пробирался по его узким извилистым улочкам к гавани и Афродите . В такие дни, как этот, местные жители часто пытались перенести как можно больше дел на раннее утро и поздний вечер. Когда жара была самой сильной, они закрывали свои магазины и спали или, по крайней мере, отдыхали пару часов. Менедем не привык так поступать, но он не мог отрицать, что в этом был определенный смысл.

Диоклес помахал ему рукой, когда тот подошел к причалу. “Привет”, - позвал гребец. “Как дела?”

“Рад быть здесь”, - ответил Менедем. “Ты сам?”

“Я в порядке”, - сказал Диокл. “Хотя Полихарм вернулся на корабль прошлой ночью с выбитым передним зубом. Драка в таверне”. Он пожал плечами. “Никто не вытащил нож, так что это было не так уж плохо. Он был изрядно пьян, но продолжал рассказывать о том, что он сделал с другим парнем”.

“О?” Менедем поднял бровь. “Неужели никто никогда не говорил ему, что он не должен руководить своим лицом?”

Келевстес усмехнулся. “Думаю, что нет. Здесь было не слишком плохо - я должен это сказать. Никто не был ранен ножом; никто не был серьезно ранен каким-либо другим способом. Как правило, вы теряете человека или двух в торговой операции ”.

“Я знаю”. Менедем сплюнул за пазуху своей туники, чтобы отвратить дурное предзнаменование. Диокл сделал то же самое. “Боги препятствуют этому”, - добавил Менедем.

“Здесь есть надежда”, - согласился Диокл. “Что ты теперь собираешься делать с оливковым маслом Дамонакса и остальной едой, шкипер?”