Священная земля

“Достаточно хорошо, мой учитель”, - сказал Соклей. Когда он попытался спросить, что хотел узнать, он обнаружил, что понятия не имеет, как сказать "статуя " по-арамейски. Он должен был описать, что он имел в виду, вместо того, чтобы просто назвать это.

“О”, - сказал иудаиец через некоторое время. “Ты имеешь в виду высеченное изображение”.

“Благодарю тебя”, - сказал ему Соклей. “Почему здесь, в Иерусалиме, нет резных изображений? Почему их нет в Иудее?”

“Потому что наш бог повелевает нам не создавать их - все очень просто”, - ответил иудаиец.

Я мог бы знать, подумал Соклей. Но это не сказало ему всего, что он хотел знать. И поэтому он задал другой вопрос: “Почему ваш бог повелевает вам не делать резных изображений? Повторяю, мой учитель, я не хотел вас обидеть”.

“Наш бог создал человечество по своему образу и подобию”, - сказал иудеянин. Соклей опустил голову, затем не забыл вместо этого кивнуть. Эллины верили в то же самое. Иудаянин продолжал: “Нам запрещено делать изваяния нашего бога, так как же мы можем делать их сами, когда мы созданы по его образу и подобию?”

Его логика была такой же чистой, какой мог бы воспользоваться любой эллинский философ. С другой стороны, его исходная посылка поразила Соклея абсурдом. Несмотря на это, родосец сказал: “Моя благодарность”. Иудаянин кивнул и пошел своей дорогой. Соклей почесал в затылке. Парень показал ему изъян в логике, над которым он недостаточно задумался: если предпосылка, с которой все началось, была ошибочной, все, вытекающее из этой предпосылки, тоже было бы бесполезным.

Хорошо, что мы, эллины, не используем такие глупые предпосылки. Иначе мы могли бы совершать ошибки, когда рассуждаем, и даже не замечали бы, что делаем это, подумал он. Он проехал еще полквартала, довольный собой за то, что заметил пробелы в логике варвара. Затем, внезапно, он почувствовал себя гораздо менее счастливым. Предположим, что некоторые из предпосылок, исходя из которых мы рассуждаем, ошибочны. Откуда нам знать? Наша логика была бы ничуть не хуже логики этого лоудайца.

Он потратил некоторое время на обдумывание этого вопроса и не нашел удовлетворяющего его ответа. Он мог бы продолжать пережевывать и это, если бы Телеутас не спросил: “Мы приближаемся к этой жалкой гостинице? Я шел долго, очень долго - кажется, целую вечность, - и я хотел бы ненадолго отвлечься ”.

“Я спрошу”, - сказал Соклей со вздохом.

Ему не нравилось задавать незнакомцам такие практические вопросы, даже на греческом. Исторические или философские вопросы были другим делом - там его любопытство пересиливало все остальное. Но что-то столь обыденное, как указания? Он хотел бы уйти без них.

Здесь, однако, он, очевидно, не мог. Глубоко вздохнув, он заставил себя подойти к другому иудейцу: “Я прошу прощения, мой господин, но не могли бы вы указать вашему слуге дорогу к гостинице Итрана, сына Ахбора?”

Парень указал. Последовавший поток слов лился слишком быстро, чтобы Соклей мог понять.

“Медленно! Медленно!” - воскликнул он.

Больше указаний. Более быстрый, гортанный арамейский. Соклей вскинул руки в воздух. Жест отчаяния дошел до иудейца больше, чем любые его собственные слова. На третьем круге мужчина действительно сбавил скорость, настолько, что Соклей смог разобрать большую часть того, что он говорил.

“Четыре квартала вверх, два направо, а затем еще один вверх? Это верно?” Спросил Соклей.

“Да, конечно. Как ты думаешь, что я сказал?” - спросил иудаиец.

“Я не был уверен”, - честно ответил Соклей. Он дал мужчине одну из крошечных серебряных монет, выпущенных местными губернаторами. Лаудаец положил его в рот, как мог бы сделать эллин. Оно было таким маленьким, что Соклей подумал, не проглотит ли он его, не заметив.

Гостиница Итрана оказалась большим, шумным, обветшалым местом. Когда Соклей и матросы с "Афродиты" добрались туда, хозяин гостиницы латал трещину в стене из сырцового кирпича чем-то, что выглядело и пахло как смесь глины и коровьего навоза. Он вытер руки о свою мантию, но все еще сомневался насчет рукопожатия с Соклеем. Вместо этого, поклонившись, он сказал: “Чем я могу служить тебе, мой господин?”

“Комната для меня. Комната для моих людей”, - ответил Соклей. “И стойла для животных”.

Итран снова поклонился. “Конечно, все будет так, как вы требуете”, - сказал он. Он был на несколько лет старше Соклея, высокий и худощавый, смуглолицый красавец, со шрамом на одной щеке, который исчезал в его густой черной бороде.

Соклей щелкнул пальцами, что-то вспомнив. “Не правда ли, сэр, что здесь находится еще один иониец?” Когда трактирщик кивнул, Соклей перешел на греческий и спросил: “Значит, вы говорите на языке эллинов?”

“Говори немного”, - ответил Итран на том же языке. “Был солдатом Антигона до ранения”. Он коснулся своего лица, чтобы показать, что он имел в виду. “Учись греческому у солдат”. Если бы он не сказал этого Соклею, у него был бы такой акцент. Это был один из самых странных акцентов, которые родосец когда-либо встречал: наполовину гортанный арамейский, наполовину широкий македонский. Если бы он уже не слышал, как иностранцы по-разному искажают греческий, он бы не смог ничего понять.

“Сколько стоит жилье?” спросил он.

Когда Итран сказал ему, он подумал, что ослышался. Иудаянин ответил по-арамейски. Соклей снова перешел на греческий, но ответ не изменился. Он изо всех сил старался не показать, насколько он удивлен. Он немного поторговался для проформы, но был бы доволен первой ценой, которую назвал трактирщик. На Родосе или Сидоне он заплатил бы в три раза больше.

Как только он и матросы с "Афродиты" добрались до своих кают, он заметил это. На самом деле, он чуть ли не захохотал от ликования. Но Телеуты смотрят на вещи в перспективе. “Конечно, номера здесь дешевые”, - сказал он. “Поезжайте в Сидон или на Родос, это места, которые люди действительно хотят посетить. Но кто в здравом уме захочет приехать в этот жалкий городишко, похожий на овечье дерьмо?”

Соклей обдумывал то, что он увидел, прогуливаясь по узким, извилистым, вонючим улочкам Иерусалима. Он тяжело вздохнул. “Я не думал об этом с такой точки зрения, ” признался он, - но к черту меня, если я могу сказать тебе, что ты ошибаешься”.

Македонский солдат, стоявший слишком низко на социальной лестнице, чтобы заботиться о том, выполнял ли он свою работу самостоятельно, стащил амфору оливкового масла и ликийский окорок с "Афродиты", спустился с пирса и вернулся в Сидон. Как только Менедем сошел с корабля, он перестал обращать на него много внимания. Вместо этого родосский купец опустил взгляд на сверкающее серебро, наполнявшее его руки: смесь сидонского серебра и монет со всей Эллады.

“Черт возьми, я действительно почти начинаю думать, что этот сутенер Андроникос оказал нам услугу, отказавшись купить всю нашу партию нефти”, - сказал он. “Войска гарнизона просто продолжают приходить и забирать ее по банке за раз”.

“И платит намного больше за банку, чем мог бы заплатить он”, - добавил Диоклес.

“Конечно же”, - согласился Менедем. “Нам не придется выгружать все масло, чтобы вернуться на Родос с приличной прибылью”. Он рассмеялся. “Я бы никогда не сказал ничего подобного полмесяца назад - тебе лучше поверить, что я бы этого не сделал”.