Сын детей тропы

Ингефер поднялась, уступая дорогу, обернулась и вскрикнула, прижимая пальцы к губам.

— Глаза! Трёхрукий отнял твои глаза!

— Прочь с дороги, — негромко сказал ей Клур, глядя в сторону.

Глаза его, ещё недавно тёмные, будто выцвели, подёрнулись инеем.

— Ох, поглядите! — не унималась Ингефер. — Ослеп! Что тебе снилось, что показали боги такого, за что ты расплатился глазами?

— Не поднимай шума, — прошипела Ашша-Ри.

Быстро окинув взглядом зал и подметив каждого, она обогнула Клура.

Шогол-Ву поднялся и шагнул охотнице навстречу, перехватил руку с зажатым в ней ножом.

— Отпусти, порченый!

— Нет. Это ты сейчас поднимешь шум, Ашша-Ри. Мы уйдём спокойно и никого не тронем.

— Спокойно?..

— Он прав, — сказал Зебан-Ар.

Охотница поколебалась, кривя губы, но всё же убрала нож и сплюнула. Хвала Трёхрукому, все уставились на Клура, и остального никто не заметил. Может, только мальчишка, что вернулся и застыл, прижимая к груди перо, и дочь леса — она поднялась растерянно. Видно, понял и Нат — передумал уходить, следил, глядя исподлобья и сжав кулаки.

— Ну дела! — воскликнул гуляка. — Так что за дурной сон-то, расскажи!

— Тебе не понравится, — ответил Клур.

— Не, ты уж расскажи! — и второй выпивоха хлопнул по столу ладонью. — Я знать хочу, чё там боги задумали. Что за пытка — сидеть, ждать неясно чего, сил уж нет, хоть сам себя убивай!

— Видишь, я сделала бы доброе дело, — негромко сказала Ашша-Ри. — Ты зря остановил меня, порченый.

Клур вышел вперёд, оглядел всех, кто был в зале.

Рыжухи, выгнув спины, зашипели и кинулись по балкам прочь, в тёмный угол. Нептица проследила за ними, щёлкнув клювом, встряхнулась и вспомнила про кость, которую уже давно глодал пёс.

Человек на лавке проснулся и сел, потирая сонные глаза, зашарил ногой, отыскивая сброшенные сапоги.

— Хотите узнать, что я видел за сон? — спросил Клур. — Так слушайте: я чуял богов. Они не злы и не добры, мы пыль под их ногами, а кому есть дело до пыли? Наши жизни, наши мечты, страхи и надежды, боль и мольбы слишком мелки для них. Они не слышат нас и, должно быть, никогда не слышали.

Клур обвёл людей глазами, похожими на мутный, неровно окрашенный лёд.

— Я видел Раудур. Видел, как небо раскалывается со стоном и льётся кровавый дождь. Видел, как текут алые реки. Земля ломается, как горячий хлеб — огонь и пар до небес, и по дорогам в последний раз идут боги. Им не радостно и не жаль, они лишь делают, что должны, потому что всему есть начало и всему есть конец. Я видел гибель Раудура, и воды трёх морей сомкнулись над ним. Вот что я видел.

Ингефер вскрикнула и заплакала, уткнувшись в грудь Йокеля. Тот гладил её по спине, а сам глядел растерянно.

— Ну, что ж! — закряхтев, сказал мужик за столом и потянулся к оставленной кружке. — Это... Напиться надо бы.

Клур пересёк зал широким шагом и вышел, толкнув Ната плечом. По пятам за ним следовала Ашша-Ри, а за нею — старый охотник.

Человек на лавке зевнул, ещё потёр глаза и спросил:

— Так я не понял, слепой он или нет?..

На миг стало тихо, и в этой тишине неожиданно громко прозвучал хриплый шёпот мальчишки:

— Значит, это правда? Мы скоро умрём, и я тоже?

— Сны не всегда сбываются, — сказал ему Шогол-Ву.

— Не бойся, — сказала и дочь леса. — Грядущего не знает никто. Бывает, мы видим путь, но лишь один из многих. Всегда есть другие пути.

— Другие? — воскликнула Ингефер. — А с чего это нам должно повезти?

— С того, что мы идём в Запретный лес договариваться с богами, — криво усмехнулся Нат. — Может, и договоримся.

— Врёшь! — ахнул мальчишка.

— Ну, если вы тут всё прогуляете, а мир так и будет стоять, значит, не врал я. Только всё равно вам тяжко придётся — скот, вон, прирезали, рогачей на волю пустили. Овцам, какие остались, зерна хорошего насыпали — видно, того, что для посадки держали. Думаете, пусть и они напоследок порадуются? И зря, нельзя им чистое зерно, сгубите.

— А я говорил, — подал голос человек с лавки. — Но если кто тупой, как подмётка, разве ж его переспоришь?

— Идём уже, — сказал Нат. — А то кажется мне, мы отсюда вовек не уедем.

Шогол-Ву свистнул, подзывая нептицу. Та с сожалением оставила кость, подошла, оглядываясь.

Мальчишка вышел проводить.

— А правда, что вы в Мёртвый лес едете? — спросил он.

— Правда, — ответил запятнанный.

— А если всё получится, ты ещё вернёшься?

— Кто знает.

Видно было, на языке у мальчишки вертелось ещё что-то. Он открывал рот и делал вид, что просто хотел вдохнуть, и отворачивался, глядя наверх, где растянулось, низко нависло плотное серое одеяло.

Наконец, когда уже впрягли рогачей, он решился.

— А можно мне перо?..

Шогол-Ву посмотрел на белое перо в его руке.

— Нам оно ни к чему. Можешь оставить себе.

— Нет, я... — и мальчишка указал рукой. — Вот это.

Шогол-Ву потянул себя за прядь, оглядел перо, что вплёл, собираясь хоронить Одноухого, как если бы хоронил одного из племени.

Когда-то белое с чёрным концом, оно посерело и истрепалось, давно пора было заменить. Воды рек, застенки Пограничной Заставы, кровь, огонь и дорожная грязь — весь этот путь оставил след.

— На что оно тебе? — спросил Шогол-Ву. — Оно негодное.

— На память, — прошептал мальчишка.

И глядел, не веря, как запятнанный достаёт нож и срезает перо вместе с косицей — иначе не выпутать. И прижал к груди, как великую ценность, будто ему отсыпали горсть золотых раковин с жемчугом.

Рогачи, отдохнувшие и сытые, тянули ноздрями воздух, пофыркивали. Им не терпелось отправиться в путь.

Белые звери качали головами, и всадница сидела осторожно, боясь задеть их раны, которые при свете дня казались ещё глубже.

Нептица потягивалась у колеса. Она хотела забраться в телегу, но её не пустили.

— Лёгкого пути! — пожелал на прощание Йокель. — Да хранят вас боги... или счастливый случай, и пусть удастся задуманное! Молил бы за вас богов, если бы ещё верил, что это поможет.

— Лёгкого пути! — эхом прозвучал голос Ингефер.

Они стояли в стороне, обнявшись, а мальчишка подошёл ближе, поглядывая на пустое место рядом с Натом. Глаза его блестели. Оставалось лишь надеяться, что не попросится на телегу.