Таёжный, до востребования

Заключение относительно умственного развития девочки должен был дать психиатр, состоящий при интернате. Штампы, перечисленные в личном деле Снежаны – замкнутость, отставание в развитии, асоциальность, – на первый взгляд ничем не подтверждались. Она первая пошла на контакт, сделала вывод, что я, хотя и похожа на ее маму, таковой не являюсь, самостоятельно оделась, проявила реакцию на внешний раздражитель (весьма эмоциональную, но, учитывая обстоятельства, в которых она оказалась, это скорее говорило о ее нормальности). Нет, что бы ни говорила Тимофеева, Снежана была нормальным ребенком, хотя и основательно запущенным в медицинском и социальном аспекте.

На следующий день, в четверг, амбулаторного приема у меня не было, поэтому, когда после обеда Тимофеева позвонила и сказала, что снимки готовы, я тут же отправилась в интернат.

На этот раз я пришла после окончания школьных занятий, и двор был усыпан детьми разных возрастов: от первоклашек до подростков. Наиболее активные бегали по дорожкам и игровой площадке, смеясь и перекликаясь на разные голоса, как самые обычные дети. Они были одеты в вещи хотя и не новые, но добротные: клетчатые пальтишки, шапочки-петушки, ботинки. Под навесом в отдалении, кто на скамейке, кто в инвалидных креслах, сидели дети с ДЦП, а с ними – две нянечки, одна из которых читала им вслух.

– Давайте посмотрим.

Я взяла первый из нескольких снимков, вставила в негатоскоп и включила подсветку. Как всегда, при виде столь явного, что называется, «хрестоматийного» диагноза я ощутила невольное удовлетворение и спросила:

– Дарья Геннадьевна, вы видите то же, что и я?

– Вы были правы, – отозвалась Тимофеева, стоя за моей спиной. – Выпадение шейного диска и смещение позвонков. Поэтому она так держит голову.

Мы просмотрели остальные снимки, сделанные в разных проекциях и подтверждавшие первоначальную картину, после чего я перешла к снимкам левой руки.

Если бы не ситуация, наглядно свидетельствующая о том, через что пришлось пройти Снежане, я бы обрадовалась, что и вторая моя догадка оказалась верна. Но, думая прежде всего о ребенке, я не ощущала ничего, кроме холодной ярости, от которой сводило губы и стыло лицо.

– Как такое могли не заметить в больнице, где девочка проходила обследование?! Ей вообще хоть что-то назначали? Где-то можно увидеть те рентгеновские снимки? Хотела бы я пообщаться с врачом, который их описывал!

– Скрытый заднебоковой вращательный вывих локтя, – проигнорировав мой возмущенный монолог, констатировала Тимофеева.

Я помолчала, справляясь с эмоциями, и уже спокойнее добавила:

– И вдобавок застарелая трещина локтевой кости с поражением прилежащего сустава. То, что вы ошибочно приняли за контрактуру.

– Как вы думаете, когда это случилось?

– Судя по стадии костной мозоли, не менее пяти месяцев назад.

– То есть еще когда Снежана жила с матерью.

– Получается так. Но вывих она получила уже позднее.

Я вынула снимок из негатоскопа, повернулась к Тимофеевой и пристально на нее посмотрела.

Она отвела глаза и пробормотала:

– Извините, Зоя Евгеньевна, что вчера я… ну, в общем…

– Ничего. Вы же не знали.

– Но я могла не выдергивать вас с работы, а сразу отправить Снежану на повторный рентген.

– Что толку об этом говорить? Главное, мы выявили причины и можем незамедлительно приступить к реабилитации, которая будет непростой и длительной. Не факт, что подвижность руки удастся восстановить в полной мере. Но будем надеяться. Вы можете привести Снежану? Или она сейчас на прогулке?

Доброжелательный тон Тимофеевой моментально изменился.

– Зачем ее приводить? – настороженно спросила она.

– Перед началом лечения мне нужно еще раз осмотреть девочку. Я могла пропустить…

– Зоя Евгеньевна, вы, вероятно, не так меня поняли. Вчера я попросила вас прийти для консилиума, поскольку сомневалась в диагнозе. Я не имела в виду, что мне потребуется помощь в лечении. С этим я способна справиться сама.

Я была настолько удивлена, что не сразу нашлась с ответом. Судя по выражению лица Тимофеевой и плохо скрываемому нетерпению, она хотела, чтобы я ушла.

– Дарья Геннадьевна, я не оспариваю вашу опытность. Вы отличный специалист, иначе не работали бы невропатологом в коррекционном интернате. Но случай сложный, вы согласны? К тому же с шеей не все однозначно. Возможно, за проявлениями травмы маскируются симптомы дистрофии. Необходимо это исключить. Вы же понимаете, что одного поверхностного осмотра мало. Девочку и так запустили, у нас нет права на ошибку.

Мне пришлось пойти на эту уловку, чтобы сломить сопротивление Тимофеевой.

Я знала, что никакой дистрофии нет. Я просто хотела еще раз увидеть Снежану. Я не понимала причины этого желания, идущего вразрез с логически-холодным голосом рассудка, но не хотела уходить, не повидавшись с девочкой.

– Пётр Вениаминович запретил встречи Снежаны с вами.

– Кто такой Пётр Вениаминович?

– Наш психиатр.

– Ясно.

– Зоя Евгеньевна, оставьте этот тон. Мы не тюремщики, а дети – не жертвы экспериментов карательной психиатрии. – Тимофеева помолчала. – Я не обязана объяснять, но все же объясню. Вчера, когда вы ушли, Снежана долго не могла успокоиться. Ей даже пришлось сделать укол. Разумеется, я рассказала Петру Вениаминовичу о том, что произошло в этом кабинете. Включая вашу схожесть, из-за которой Снежана вначале приняла вас за мать. Пётр Вениаминович сказал, что психика девочки травмирована, лишние потрясения могут не только отразиться на ее здоровье, но и исказить результаты тестов, назначенных на завтрашнее утро. Я с ним согласна. Вы не понимаете специфики работы этого учреждения. Когда я говорю, что вам незачем встречаться со Снежаной, то руководствуюсь исключительно заботой о ее благополучии. Если не можете этого понять – примите как данность. А сейчас прошу меня простить. У меня много работы.

Покидая интернат, я чувствовала себя нерадивой ученицей, которую отчитала у доски строгая учительница. Я могла бы, конечно, обидеться на Тимофееву, но она всего лишь передала распоряжение психиатра. Умом я понимала, что это распоряжение, в общем-то, вполне обосновано, но сердцем принять не могла.

Снежана запала мне в душу – с первой минуты, как я ее увидела.

Через два дня, в субботу, я собралась по магазинам. Накануне выдали зарплату, нужно было пополнить холодильник. Работу над диссертацией пришлось на время приостановить, потому что читальный зал библиотеки больше не мог мне ничего предложить. Я заказала наложенным платежом из Красноярска несколько новых пособий, но доставка ожидалась только через неделю. Можно было, конечно, поехать в Богучанскую библиотеку, но на это ушел бы целый день, который я решила посвятить накопившимся за неделю бытовым делам. К тому же меня в любой момент могли вызвать в приемный покой: за последние две недели в поселке произошло несколько случаев менингококковой инфекции, преимущественно у детей.

Нина с утра отправилась в Дом быта, как она выразилась, «наводить личный марафет». Она заранее записалась к маникюрше, парикмахерше и портнихе (к последней – чтобы расставить в талии платье, которое стало ей мало). В прошлую субботу Нина познакомилась на танцах с бригадиром вальщиков, недавно переведенным в Таёжный с противоположного берега Ангары. Звали его Роберт. Он пригласил Нину на ужин в «Улыбку», поэтому сегодня она хотела выглядеть, по ее словам, сногсшибательно. Единственное, что мне удалось из нее выудить, это то, что Роберт не женат. Это прибавляло ему очков и вселяло надежду, что на этот раз у Нины все сложится удачно. Я искреннее хотела, чтобы она обрела счастье с достойным человеком.