Таёжный, до востребования

Николай, весело переругиваясь с Ниной, затащил холодильник в мою комнату, подключил его и намекнул, что не прочь остаться на обед, но Нина его выставила, заявив, что обед еще надо приготовить, а он и в леспромхозовской столовой прекрасно поест.

Я постелила на кровать новенькое покрывало, расставила на полке сервиз, повесила над кроватью репродукцию Айвазовского в пластиковой рамке и испытала мещанское удовлетворение: теперь комната выглядела, пожалуй, не хуже, чем Нинина, разве что без ковров.

Кухня гудела, словно растревоженный улей. Конфорки на обеих плитах оказались заняты; пришлось ждать, пока освободится хотя бы одна. Сперва мы с Ниной поджарили котлеты на ее чугунной сковородке, а потом отварили макароны в моей эмалированной кастрюльке.

Поднимаясь по лестнице с горячей сковородкой в руке, одетой в прихватку-варежку, Нина привычно возмущалась нежеланием комендантши приспособить подсобку рядом с кухней под столовую. Я несла макароны и тоже возмущалась, но не вслух, а про себя. С каждой ступенькой во мне зрела решимость добиться справедливости. Как это сделать, не нажив окончательно врага в лице Клавдии Прокопьевны, я пока не знала, но и отступать не собиралась, ведь речь шла о комфорте не только жильцов общежития, но прежде всего – о моем собственном.

За обедом я ждала, что Нина расскажет о своих отношениях с Николаем, но она молчала, сосредоточенно расправляясь с котлетами, и тогда я, не без труда преодолев барьер, не позволявший мне расспрашивать малознакомых людей о личной жизни, спросила у нее сама.

– Коля-то? – Нина хмыкнула. – Да обычный ухажер. Клинья ко мне подбивает уже который месяц. Наверняка вечером на танцы заявится, хотя танцевать не умеет. Будет подпирать стенку и следить, чтобы другие мужики ко мне не подходили.

– У вас с ним серьезно?

– С Колей не может быть серьезно.

– Почему?

– Потому что он женат.

Я замерла с недонесенной до рта вилкой.

– То есть не совсем женат, – поспешно пояснила Нина, увидев выражение моего лица. – Они не живут вместе с прошлой осени. Жена осталась в Богучанах, а Коля перевелся в Таёжный. Ждет, когда жена подаст на развод, но та что-то не торопится.

– А дети у них есть?

– Двое. Младшему всего полтора года.

– Наверное, поэтому жена и не торопится подавать на развод.

– Ты что, меня осуждаешь? – вскинулась Нина.

– Нет. Просто не одобряю романов с женатыми мужчинами.

– Я семью не разбивала! Когда Коля сюда переехал, он уже с женой не жил. Почему они расстались, не мое дело. Если бы не со мной, он с любой другой мог начать встречаться. И однако же я его близко не подпускаю. Пусть сперва штамп о разводе покажет, а потом все остальное.

– Значит, вы не вместе едете в отпуск?

– Успокойся, не вместе. Ну какая же ты любопытная, Зойка! – рассмеялась Нина.

Я уже поняла, что она – человек настроения: вот сейчас смеется, буквально через пять минут обижается или злится из-за пустяка, а потом так же внезапно снова начинает шутить.

Я не хотела портить с Ниной отношения и сводить их к формальному общению. Мне нужна была подруга – не замена Инге, по которой я очень скучала, но добрая приятельница, которой я могла бы довериться в трудную минуту и которая, в свою очередь, могла обратиться ко мне за советом или помощью.

– Так куда ты едешь в отпуск?

– В Ставрополь, к родителям. Они уже пожилые, я ведь поздний ребенок. Помогу им с огородом и заготовками на зиму. Шутка ли, огород двадцать соток.

Отец чего только не выращивает. И арбузы, и патиссоны, и абрикосы с виноградом…

– А на море съездишь? Оно ведь там рядом.

– Не так уж и рядом. И до Черного, и до Азовского больше четырехсот километров.

– Окажись я в тех краях, непременно выбралась бы на Черное море. Люблю купаться.

– Вон речка рядом, купайся хоть каждый день.

– Это не то. Я люблю соленую воду и теплый песок… Ты когда уезжаешь?

– Отпуск у меня с девятого августа, вылетаю из Красноярска накануне поздно вечером.

– А обратно?

– Двадцать восьмого.

– Так тебя три недели не будет?

– Не переживай, Нана с Олей меня заменят в плане дружеского общения, а Игорь…

– Хватит об Игоре! – вскинулась я. – Он мне не нравится, к тому же у него есть девушка.

– А Игнат? Он тоже на тебя запал, и у него девушки нет.

– Отношения не входят в мои планы. Я об этом уже говорила и больше повторять не стану.

– Посмотрим, что ты скажешь после танцев! Парни проходу нам не дадут. Будет из кого выбрать. По субботам в клуб и лесорубы приходят, и сплавщики, и шоферы, и строители…

– Я не пойду на танцы.

– То есть как – не пойдешь?

– Вот так, не пойду, и всё.

– Ты же обещала!

– Ты тоже обещала меня ни за кого не сватать.

– Ладно, давай так: я сдержу свое обещание, а ты – свое. Договорились?

– Да у меня настроения нет, и платья подходящего…

– Настроение я организую. А платье у тебя есть – то, в котором ты на работу ходила оформляться. Поэтому наводим сперва порядок в комнате, а потом – личный марафет.

– Это как?

– Моемся, причесываемся, красимся, одеваемся. К шести тридцати мы должны быть готовы.

– Слушай, мы на поселковые танцы собираемся или на торжественный прием по случаю приезда международной делегации?

– Танцы – единственное значимое событие в нашей глухомани. Давай-ка быстренько отнесем грязную посуду не кухню.

Я прожила в общежитии всего несколько дней, но эта беготня по лестнице на кухню и обратно, очереди в туалет и душевую, постоянный шум в коридоре и идеальная слышимость через стенки успели мне порядком надоесть.

Переехав из коммуналки в отдельную квартиру, я первое время не могла поверить, что она принадлежит только мне и мужу, что я могу делать что хочу, не подстраиваясь под других жильцов; лишь тогда я смогла по-настоящему оценить роскошь уединения, хотя с малых лет всем нам постоянно внушали, что общественное – превыше личного. Коллективизация поощрялась, индивидуализм осуждался. Желание уединиться считалось неприличным. И хотя я не страдала от замкнутости, ходила в походы и умела подстраиваться под людей и обстоятельства, жизнь в коммуне совершенно мне не подходила. А общежитие, по сути, мало чем отличалось от коммуны.