Таёжный, до востребования

Я с ним не пошла. Мой взгляд упал на конторку вахтерши. После восьми вечера Клавдия Прокопьевна обычно уходила к себе, вновь появляясь в вестибюле в одиннадцать, чтобы запереть входную дверь до утра. Энергия, а главное – злость (на себя, на Денисова с его обидным, но справедливым комментарием про Мартынюка) требовали выхода, и я ринулась к комнате комендантши, вход в которую был жильцам заказан, да никто бы и не подумал заходить туда по доброй воле.

Клавдия Прокопьевна ужинала и смотрела по телевизору (своему собственному, и не черно-белому, как в красном уголке, а цветному) «Место встречи изменить нельзя».

При моем появлении она начала вставать со стула, но передумала и опустилась обратно, не сводя с меня изумленного взгляда.

Надо признать, я растерялась не меньше, но отступать было поздно, да я и не хотела отступать, подстегиваемая неприятным осознанием того факта, что никто, кроме меня, не удосужился сообщить комендантше о случившемся с Ритой.

Я подошла к столу, внимательно его оглядела и язвительно поинтересовалась:

– Ужинаете, значит? Гуляш, картошечка с грибами… Хорошо вам, Клавдия Прокопьевна, не надо по лестнице с кастрюлями бегать.

– Вы что себе… Кто вам позволил…

– Знаете, что случилось, пока вы тут кино смотрите?

– Что случилось?

– Маргарита Блинник ошпарилась на лестнице. Опрокинула на себя кастрюлю с горячим супом, которую несла из кухни. У нее серьезные ожоги, и это по вашей вине!

– А я при чем? – вскинулась комендантша. – Я ее не толкала!

– А кто не разрешает переделать подсобку под столовую? Кто вынуждает нас носить по лестнице горячую еду? Особенно по утрам, перед работой, когда каждая минута на счету. Мы – врачи, нам нужно создавать нормальные бытовые условия, а вы, наоборот, их ухудшаете!

– Да кто вы такая, чтобы читать мне нотации? Кто вам позволил вламываться без стука?..

– Значит, вламываться без стука можно только вам? – парировала я. – Вы понимаете, что речь идет о должностной халатности? Маргарита проведет не меньше двух недель на больничном, у нее останутся шрамы и психологическая травма, эта лестница каждый день будет напоминать ей о случившемся. Мне придется поставить в известность районный здравотдел, и будьте уверены – я это сделаю!

Я выскочила из комнаты и понеслась по коридору, ничего не видя от злых слез, хлынувших из глаз именно в ту минуту, когда я порадовалась, что в кои-то веки не расплакалась.

Столкновение в коридоре было вполне ожидаемым, и все же я оказалась к нему не готова. Налетев на что-то (точнее, на кого-то), я потеряла равновесие и наверняка упала бы, не удержи меня этот кто-то настолько сильной хваткой, что я охнула от резкой боли в руке.

– С вами всё в порядке, Зоя Евгеньевна? – спросил Рустам Вахидов.

– Да… – Я выпрямилась, потирая предплечье. – Извините.

– Куда вы так быстро бежали?

– Не куда, а откуда…

– Неужели от Клавдии Прокопьевны? – пошутил анестезиолог, но, вглядевшись в мое лицо, сказал уже совсем другим тоном: – Зайдите и расскажите, что произошло.

Он распахнул дверь, возле которой мы стояли, и я сообразила, что налетела на Вахидова в тот момент, когда он выходил из своей комнаты.

Комната оказалась скромно обставленная, без узбекских ковров и прочих восточных атрибутов, которых можно было ожидать после яркого халата, в котором анестезиолог пришел на мое новоселье.

– Садитесь, Зоя Евгеньевна.

Вахидов указал на один из стульев возле стола, заставленного баночками со всевозможными приправами, которые в Ленинграде можно было купить разве что на рынке, да и то не все. В таёжинском продмаге продавались только лавровый лист и черный перец горошком.

– Просто Зоя, без отчества, – напомнила я.

– Забыл! – Вахидов сверкнул белозубой улыбкой. – Так что случилось, Зоя?

Я вкратце изложила ситуацию, стараясь сдерживать эмоции.

– Знаю, я в тот момент шел через вестибюль. Хотел свою помощь предложить, но Игнат меня опередил. И правильно, он ведь травматолог, а я только и умею, что наркоз давать.

– Не преуменьшайте свою значимость для стационара, Рустам. Без вас проведение экстренных операций было бы невозможно. И вы не только анестезиолог, но и реаниматолог.

– Вернемся к вашей истории.

– Да рассказывать-то особо нечего… Я вспылила и наговорила лишнего. Теперь придется выполнить свою угрозу, иначе комендантша решит, что я способна только воздух сотрясать.

– Не пишите жалобу. – Вахидов нахмурился. – Не делайте того, о чем потом будете жалеть.

– Но оставлять это так нельзя! Что еще должно произойти, чтобы она, наконец, занялась своими прямыми обязанностями?

– Клавдия Прокопьевна делает все, что в ее силах. Она часто болеет, у нее…

– Меня не интересуют эти отговорки! – возмущенно перебила я и вскочила. – Если вы на ее стороне, говорить нам не о чем.

– Сядьте, Зоя, и послушайте, что я скажу. Пока вы не узнали человека достаточно хорошо, не делайте о нем опрометчивых суждений. Я не утверждаю, что Клавдия Прокопьевна права. Безусловно, в ее силах переоборудовать подсобку под столовую. Но действовать нужно мягко. Не угрозами, а уговорами…

– То есть лестью и подхалимством? Ну нет. Нельзя издеваться над людьми только на том основании, что у них нет собственного жилья. Мы – врачи, а не бесправные попрошайки.

Анестезиолог некоторое время пристально смотрел на меня, словно что-то для себя решая, потом поднялся и мягким, но не терпящим возражений голосом сказал:

– Посидите тут немного, а я пойду успокою Клавдию Прокопьевну.

Осененная внезапной догадкой, я оторопело пробормотала:

– Так вы… Неужели у вас с ней…

– Что? – Вахидов недоуменно нахмурился, а когда понял, возмущенно воскликнул: – Как вам могло такое в голову прийти?

– Вы так ее защищаете, будто она вам… ну, словом… не посторонняя.

– Зоя, вам должно быть стыдно за такое предположение. Клавдия Прокопьевна – одинокая, несчастная женщина. Жениха убили на фронте, замуж так и не вышла. Потеряла в войну всех близких. Она ко мне как к сыну относится. Меня родители с детства учили помогать старшим и относиться к ним с уважением.

– Простите. Я не должна была это говорить.

– Не уходите, я скоро вернусь.

Оставшись одна, я встала и прошлась по комнате, с любопытством ее разглядывая. Кровать была застелена ярким домотканым покрывалом, возле нее лежал небольшой коврик с бахромой и затейливым геометрическим узором, на окне висели отутюженные штапельные занавески. Стеллаж был забит книгами на разных языках – не только на русском и узбекском, но и на английском, немецком. «Ничего себе!» – с невольным уважением подумала я, проводя пальцем по обтрепанным корешкам и читая знакомые с детства названия.