Таёжный, до востребования

– Конечно, – не задумываясь, ответил Вахидов. – У них хорошие мужья и хорошие дети, в семьях достаток, их уважают и спрашивают у них совета по важным вопросам, ведь у них есть образование, они учились в Москве. А что еще нужно для счастья?

«Свобода выбора и возможность самой решать свою судьбу», – хотела я ответить, но задумалась: а так ли это на самом деле? Возможно, Вахидов прав, и счастье – когда всё решают за тебя. После смерти мамы я фактически оказалась предоставлена сама себе, сама выбрала и профессию, и мужа, но стала ли счастливой? Выбор мужа обернулся разводом, выбор профессии – переездом в глушь, где я столкнулась с возможностью заражения опасной болезнью из-за дефицита препарата, которого в Ленинграде было с избытком.

– Вас что-то мучает, Зоя? – неожиданно спросил Вахидов.

С минуту я колебалась: говорить или нет, и решила, что скрывать нет смысла. Мне необходимо было поделиться своей тревогой. И я рассказала об укусе клеща, отсутствии сыворотки и о том, что утром мне придется ехать в Богучаны.

– Глобулины все вышли? – Вахидов нахмурился. – Я не знал.

– Я тоже не знала, пока не столкнулась с этим лично. Странно и неприятно, что меня сразу не поставили в известность. Словно с моим мнением совершенно не считаются.

– Не принимайте на свой счет, Зоя. Это от отсутствия четкого регламента. Какой бы отлаженной ни была система в нашем стационаре, но и она не совершенна. Приемный покой предназначен не для лечения терапевтических больных, а для постановки диагноза с дальнейшим определением пациентов на отделение или в ЦРБ. Что касается неотложных травматологических или хирургических случаев, тут все ясно: экстренная операция, обработка ран и ожогов, наложение гипса. С инфекционными заболеваниями дело обстоит иначе. Не только потому, что в штате нет инфекциониста, но и потому, что больных негде размещать. Отдельный корпус, в котором пять лет назад лежали больные с менингитом, до позавчерашнего дня стоял законсервированный. К счастью, в поселке очень редко случаются вспышки заразных заболеваний, но, когда это происходит, мы, врачи, вынуждены действовать не по регламенту, а как сами считаем нужным, что приводит к неслаженности действий и к невозможности определить ответственного. Гамма-глобулин закончился, медсестра приемного покоя поставила в известность дежурного врача, тот сообщил руководству и посчитал свою задачу выполненной, поскольку ни за наполнение холодильника лекарствами, ни за больных из инфекционного бокса он не отвечает.

– Но это неправильно! – воскликнула я. – Я говорила об этом Фаине Кузьминичне, и она…

– Говорили? – удивленно перебил Вахидов. – А вы смелая, Зоя.

– Кто-то же должен был это сделать!

– Для таких случаев есть зав. терапевтическим отделением и зав. амбулаторией. Это они должны сообщать главврачу о проблемах в работе стационара. Прыгать через головы вышестоящих – это нарушение субординации. Вы рисковали вызвать неудовольствие Фаины Кузьминичны и наверняка это сделали.

– Неважно! Главное, цель достигнута. Утром главврач едет в здравотдел, чтобы в очередной раз поднять вопрос об инфекционисте и пульмонологе и добиться открытия лаборатории. Про иммуноглобулин, правда, я с ней еще не говорила. Поговорю завтра, по дороге в Богучаны.

С минуту Вахидов смотрел на меня так, словно пытался разгадать некую не поддающуюся логическому решению загадку, а потом произнес:

– Должно быть, главврач к вам весьма расположена, если позволяет такие вольности.

Я едва не проговорилась, что на то есть причина, но вовремя прикусила язык. Вахидов, вместе с остальными сотрудниками стационара, скоро узнает и о плане ликбеза, и о методичке. Тогда он поймет, что за недолгое время работы я настолько себя зарекомендовала, что могла обсуждать с главврачом даже неприятные для нее вопросы, не опасаясь быть уволенной.

Не дождавшись комментария на свои слова, анестезиолог вновь сменил тему.

– Не бойтесь, Зоя, энцефалитом вы не заболеете.

– Мне бы вашу уверенность, Рустам.

– Сделайте в ЦРБ профилактический укол, и больше об этом не думайте.

– Надеюсь, у них сыворотка не кончилась.

– Не должна. По крайней мере, вы можете…

В этот момент в столовую вошла Нана с тарелкой макарон по-флотски. Увидев меня, она резко развернулась и вышла.

– Значит, мне не показалось. Между вами действительно кошка пробежала. И не только с Наной, но и с вашими непосредственными соседками. Я прав?

– Правы.

– И в чем причина?

– Извините, Рустам, я не готова это обсуждать.

– Что бы ни было, вряд ли это настолько серьезно, чтобы не попытаться исправить ситуацию. Как вы смотрите на то, чтобы я выступил в роли миротворца?

– Спасибо, не нужно. Все как-нибудь уладится.

Я отнесла тарелку на кухню, перекинулась парой слов с педиатром Юлией Марковной, которая разогревала на плите гуляш, и отправилась к себе, искренне надеясь, что ни на лестнице, ни в коридоре второго этажа никого не встречу.

Возле моей комнаты стояла Света Князева, в этот день выходная.

– Зоя Евгеньевна, я везде вас разыскиваю.

– Я была в столовой. Странно, что вы не догадались заглянуть туда. Что случилось?

– Звонила Айгуль. Ваш пациент с энцефалитом, которого доставили сегодня утром… Оганесян, если я правильно запомнила…

– Ну, так что с ним? – поторопила я.

– Он при смерти. Боюсь, к этому моменту он уже умер.

23

Каждый практикующий врач рано или поздно вынужден столкнуться со смертью пациента. К этому невозможно подготовиться и невозможно отнестись хладнокровно. Даже хирурги с большим стажем не могут привыкнуть к тому, что не всех пациентов удается спасти, и каждая новая смерть для них – как первая. Именно это говорил мне Савелий Прилучко, пытаясь меня успокоить. Мы сидели в комнате отдыха, он держал меня за руку и говорил, говорил…

Я все слышала и понимала, и даже что-то ему отвечала, но душа моя разрывалась от боли, а негодование на себя, на свою беспечность и бездеятельность, не давало дышать. Савелий говорил, что я не виновата, что Оганесян поступил в тяжелом состоянии, имел сопутствующие заболевания и был пожилым человеком, но я не сомневалась, что его можно было спасти, если бы ему ввели дозу иммуноглобулина. Я знала, что назавтра мне предстоит отвечать на вопрос родственников умершего, почему его не транспортировали в Богучаны, и ответ, что он не перенес бы поездки и умер в дороге, их ни в коей мере не удовлетворит.

После составления протокола о смерти прошло уже больше двух часов, но я не могла заставить себя пойти домой. Я боялась, что если уйду, смерть может настигнуть еще одного пациента, Мериносова, чье состояние также вызывало опасения. Когда время перевалило за полночь, Вахидов и Прилучко подняли меня с топчана и отвели в общежитие. Уходя, Вахидов пообещал, что останется в приемном покое до утра, будет следить за состоянием Мериносова и в случае чего сразу меня вызовет.

Я была уверена, что не смогу уснуть, но, едва коснувшись головой подушки, провалилась в небытие и пребывала в нем до звонка будильника, возвестившего о начале нового дня – пожалуй, самого тяжелого дня за все время моего пребывания в Таёжном.

Я вошла в кабинет Фаины Кузьминичны без четверти девять. Главврач стояла перед зеркалом, поправляя волосы, собранные в тяжелый узел и сколотые старомодным черепаховым гребнем. На ней был строгий серый костюм из кримплена и белая блуза с отложным воротником; на лацкане пиджака висел значок Заслуженного врача РСФСР.

Повернувшись на звук открывшейся двери, Фаина Кузьминична спросила:

– Почему вы не в униформе?

На мне, как и на ней, был кримпленовый костюм, только не серый, а синий. Пришлось купить его в универмаге, чтобы быть как все, а свои ленинградские наряды спрятать поглубже в шкаф. Я не жаловала кримплен, но этот дешевый синтетический материал не мялся и был практичным, да и ассортимент отдела женской одежды особым разнообразием не отличался.