Так завершается карьера сыщика в XIX веке

А вот это уже проскрипционный список по высшему свету. Здесь только те, кто известно, что хоть что-то взял. Себе ли не себе, а только взял, негодяй. Большущий список! И подарки-то недешевые! Офигеть не встать! Откуда англичане столько берут денег? Министры, генералы, князья, великие князья.

И вдруг Константин Николаевич с негодованием обнаружил на седьмой странице фамилию Бенкендорфа, а потом с искренним изумлением на девятой свою родную. Так ведь это голая и грязная клевета! Кто составлял этот список, сам, собственными руками сгною в тюрьме! Не брал, гады, и никогда не буду брать!

Оставил эти насквозь гнусные казенные бумаги, чтобы остудить себя, отпил глоток едва теплого чая. Невольно про себя усмехнулся. Что только неожиданно не узнаешь в жизни о себе в жандармских бумагах! Он еще в иностранные шпионы ненароком не попал?

Ну, Бенкендорф еще пусть. Попаданцу явно представлялось, что на этом старом крысе при всем его благородстве уже столько печатей о казнокрадстве и воровстве, что ни убавишь, ни добавишь.

Но он-то здесь откуда? Никогда не брал, и не собирался брать. Упоминание в списке взяткодателей его жены великой княгини Марии Николаевны уже никак не могло ухудшить его настроения. Даже более того, вызвало демонический смех. Вот ведь семья взяткодателей — аристократов! Ну, Стюарт, ну, скотина. Да тебя надо лишь за этот список распнуть ржавыми гвоздями напротив Зимнего дворца! Пусть изображает Господа Нашего Бога. А он в этом случае уж побудет Понтием Пилатом.

Не в силах скрыть своего негодования, прошелся по своему кабинету. Потом, наплевав на субординацию, отправился прямиком к Бенкендорфу. Тот, как всегда, был очень занят какими-то зубодробительными текущими делами, но на зоркий взгляд Константина Николаевича, совершенно ненужными. Мелкого чинушу, даже без классности в чинах, секретари быстренько выперли из помещения, угодливо улыбаясь всемогущему товарищу шефа жандармов.

— И что же вас так взволновало, ваше императорское высочество? — с искренним интересом полюбопытствовал хозяин кабинета. Он лукаво щурился на гостя после того, как все потусторонние и нижестоящие были из помещения выперты.

После недавней благодарности императора Николая он все еще был в благодушном настроении. И львиная доля этой благодушной доброты перекладывалась на виновника изменения поведения императора. Сумел ведь распутать это сложное и трудное дело.

— Вот-с, полюбуйтесь! — гневно потряс бумами попаданец, которого уже не интересовали вчерашние треволнения, — граф Александр Христофорович, всех нас, оказывается, уже включили в взяткодатели!

— Н-да? — без особого интереса спросил Бенкендорф, — и кто же так дерзко осмелился оскорбить самого зятя императора? Вечный он, что ли?

Сев на любезно предложенный стул, а, вернее, даже небольшое кресло итальянской работы, Константин Николаевич стал рассказывать:

— Помните, по недавнему делу об императорском скипетре мы смотрели на некоторых обвиняемых. Кое-кого, самого наглого и жадного, пустили в разработку. Материалы эти не понадобились, но кое-какие свидетельства я все же решил просмотреть. Мало ли чего вдруг. И с негодованием обнаружил вот это!

Константин Николаевич протянул небольшую рукопись, озаглавленную, как «Список лиц, получавших подарки от английского амбасадора Стюарта». Чиновник, составлявший список, дипломату, конечно, льстил, полномочным министром Великобритании в России тот не был. Не сейчас, и не через год. Вообще никогда. Но не в этом, как говорится, сермяжная суть.

Вообще, этого доброхота из жандармерии надо бы нещадно и прилюдно высечь, благо дворянином он быть никак не может по умолчанию.

Великий князь нехотя объяснил:

— С легкой руки этого Стюарта наш простачок ввел в число гнусных принимателей взяток и меня, и вас, и даже государя императора.

В кабинете на некоторое время стояло напряженное молчание. Казалось, какие-то струны запели.

— Ха, я знаю почему это так происходит! — воскликнул Бенкендорф, немного поразмыслив, — всякие проходимцы вроде Стюарта налево и направо раздают деньги и подарки. Потом лица покрупнее вписываются отдельной строкой, а всякая шушера обобщается под общим знаменателем их начальника. Причем не важно, брал ли тот конкретно или нет.

Вот такой бестолковый старинный обычай существует еще с Тайной канцелярии прошлого века. Я как-то пытался его убрать, но безрезультативно. Чиновников много, а я один.

— Да неужели и в самом деле? — несколько сконфуженно проговорил великий князь, которому такой вариант почему-то не приходил в голову.

— Признайтесь ваше императорское высочество Константин Николаевич, что вы подумали и обо мне нехорошее, — лукаво улыбаясь, сказал шеф жандармов и главноуправляющий собственной его императорского величества канцелярии, — между тем лично я кристально честен и правдив. Вот чиновники мои далеко не всегда могут этим похвастаться. Особенно самые мелкие, без класса.

— Мне и в голову никогда такие мысли не могли прийти, — уверил Константин Николаевич не совсем искренне, и уже дальше вполне правдиво уточнил: — я хочу во время августейшей аудиенции обратить внимание императора Николая на высокую активность этого англичанина. Что он этим добивается, раздавая направо и налево английские деньги в России? Украсть хочет чего-то или кого-то просто убить?

— Такое подозрение вполне может носить место, — посерьезнев, поддержал Бенкендорф, — высокая активность чужеземных дипломатов как-то еще была объяснима в XVIII веке, когда русское общество носило иные ракурсы развития. Но в наше цивилизованное время это недопустимо! И пусть дворник берет синенькую в честь праздника. Сам даю. Но когда столоначальник в списке держателей, это уже безобразие. И ведь это в центральном аппарате жандармерии!

Он взял лежащий на столе колокольчик и требовательно позвонил. В кабинет тот час же вошел дежурный секретарь.

— Вот что милый, — обратился к нему граф, — пошли в Зимний дворец нарочного. Пусть он от моего имени узнает, не занят ли его величество и нельзя ли предоставить для меня и великого князя Романова и князя Долгорукова сегодня же аудиенцию.

Выслушав, секретарь ответил, что тот час же и ушел распорядиться.

— Вот, если государь свободен, то мы можем поговорить с ним уже на протяжении нескольких часов. В противном случае обговорим ситуацию в течение этого дня, максимум завтрашнего.

Оказалось, император ничем особо не занят на протяжение текущего часа. Он собирался пить чай и даже обрадовался, что у него появились давние собеседники. Объявил, что ждет господ жандармов сейчас же, без промедления.

— Двигаемся побыстрей! — поторопил Бенкендорф, услышав такие многообещающие слова, — ни к чему заставлять государя самодержца напрасно ждать! Честь-то какая!

Попаданец так, честно говоря, не считал. Ну император, ну ждет… пусть немного. Так надо было заранее предупредить!

Бенкендорфу он это, естественно, не сказал. Царедворец XIX века это не поймет. Еще и может обидется. И не на себя, а за императора. Хотя обижаться за родовую честь должен был как раз Константин Николаевич. Все-таки его тесть!

Уже через полчаса они были за сравнительно скромно обставленным чайным столом (для императора). Мейсенский фарфор, свежеприговленные булочки, два сорта варенья.

День был повседневный, не обещающий ничего интересного. Император даже обрадовался гостям. Но, услышав первые же слова жандармов, Николай I помрачнел и обратился к небесному покровителю страны: