Театральные подмостки

– - И я рад...

– - Позвольте представиться: Дионисий Разумовский, писатель и по совместительству архивариус.

Я нисколько не удивился столь подчёркнутой вежливости: ещё при жизни Дионисий всегда и ко всем обращался на "вы". А вот что писатель, к тому же и архивариус -- меня это немножко обескуражило.

– - Да мы вроде как знакомы, -- прошелестел я.
– - Вы меня не помните?

– - Как же не помнить -- Иван Михайлович Бешанин.

– - А почему -- Разумовский? У вас, помнится, была другая фамилия? Кротов, по-моему...

– - Разумовский -- это моя настоящая фамилия, а Кротов -- всего лишь временный псевдоним... на период жизни...

Я вспомнил, что Дионисий любил говорить загадками. А если начинаешь что-то выяснять, запутает ещё больше. Я чуть замешкался и спросил с глупой улыбкой:

– - Писатель? Интересно... Это всё вы написали?..
– - и махнул рукой на стеллажи с книгами.

Дионисий снисходительно улыбнулся и уже в следующую секунду стал серьёзный, как мудрец, исполненный неким мессианством.

– - Ну что вы, тут собраны самые лучшие творения человечества. Хотите почитать?

– - Да, обязательно... А пьесы есть? Я же актёр всё-таки...

При слове "актёр" Дионисий снисходительно улыбнулся, и мне показалось, что он про меня сегодняшнего что-то знает. Сразу как-то расхотелось говорить о себе, и я свильнул в сторону.

– - Я вот на этих полках посмотрел... Авторы какие-то незнакомые. Я, конечно, не всех знаю, но что-то по корешкам не вижу великих писателей.

– - На этом стеллаже вряд ли вы найдёте знакомых вам авторов. Понимаю ваше удивление. Здесь много гениальных писателей, которых вы точно не знаете. Просто писательская судьба очень сложна... Вот смотрите, -- он взял с полки книгу.
– - Резак Сергей Сергеевич, величайший писатель. Не слышали?

– - Нет.

– - Ничего удивительного. Просто он погиб на фронте в Великую Отечественную. Прошёл всю войну, дошёл до Берлина, но погиб от снайперской пули при штурме рейхстага. Сами понимаете, пережив войну и так много повидав, пишущий человек не может молчать, его святая обязанность рассказать миру об ужасах войны. Сергей Сергеевич и до войны немного писал, но гениальным писателем его сделала Великая Отечественная.

– - Так он же погиб!
– - удивился я.

– - Да, но ничего зря не пропадает. Душа всё равно исполнила своё творческое предназначение. Всё сохранила, ни одна мысль не пропала.

– - Не совсем понимаю: душа сама пишет?

– - Конечно. Только не в привычном для нас понимании. Душа не сидит с пером, с ручкой и не стучит по клавишам -- она просто воплощает мысли на бумагу.

– - Как это правильно, -- задумчиво сказал я.
– - Значит, ничего не пропадает.

– - Да, смерть не имеет никакого значения. Война может забрать миллионы жизней, но она также порождает идеи и замыслы, даёт невероятное количество документального материала, который важен, необходим для души и, если хотите, для духовной сути Вселенной. Чтобы описать ужасы войны, не нужно ничего придумывать. Надо просто самые потрясающие и трогательные истории переложить на бумагу.

Я с удивлением смотрел на Дионисия: передо мной был уже не тот сумасшедший и юродивый, а серьёзный и мудрый мыслитель.

– - Получается, и от войны польза есть?

Писатель покачал головой и сказал:

– - Да, эта страшная война дала миру много великих писателей. Вот этот весь стеллаж посвящён писателям-фронтовикам. Вы слышали когда-нибудь?..
– - он стал перечислять имена и фамилии авторов, творения которых, по его заверению, вошли в сокровищницу Вселенской литературы.

Я немного растерялся. Всё-таки закончил "Щукинское училище", а там с литературой строго. Уж кого-кого, а знаменитых писателей я всех знаю, многих читал, хоть и не в полной мере. А тут что ни имя, то загадка.

Мы шли вдоль полок с книгами, и не было им конца и края. Я вдруг остановился и спросил:

– - А вы сами о чём пишите?

– - Я?
– - Дионисий немного растерялся, помялся и сказал: -- Я изучаю тайны человеческого сознания.

"Как интересно. Вот кто мне нужен!" -- подумал я, а вслух спросил: -- А разве здесь тоже надо открывать какие-то тайны?

– - Ну что вы, разумеется! Бездна непознанного! Сказать правду, я не совсем обычный писатель. Я, скорее, исследователь, документалист, биограф, если хотите.

– - Да? И над чьей биографией вы трудитесь?

– - Сейчас я изучаю сознание Торквемады. Вы слышали о Томасе Торквемаде?

Я кивнул. Великий испанский инквизитор, десятки тысяч людей сжёг на кострах аутодафе. У нас в театре даже спектакль хотели о нём ставить, название пьесы уже и не помню... не "Охота на ведьм", не "Молот ведьм", а как-то по-другому... кажется, "Трон инквизитора". Но что-то не пошло... вроде как далека для русских эта история, многое объяснять надо, комментировать, что в театре не так просто, опять же мрачновато и много негатива -- в общем, бросили и забыли.

Лицо Разумовского стало какое-то суровое и страшное, а глаза гневно заблестели. Он говорил спокойно, но со стальной ноткой в голосе:

– - Вам посчастливилось, Иван Михайлович, что вы не жили в то мрачное время. Торквемада -- само воплощение зла в человеческом обличии, он ещё и цинично прикрывался верой. Но меня не интересует история его жизни. Её свободно может узнать любой, покопавшись в информации его жизни. Мне хочется знать, что с ним происходит сейчас. Как изменилось его сознание в прошествии сотен лет.

Честно скажу, мне стало как-то не по себе. Мы при жизни свято верим, что зло всегда будет наказано, "уж если не на этом свете, так на том". А тут, получается, величайший злодей мира до сих пор существует и является прекрасным объектом для исследований. И где, спрашивается, справедливость?

– - Вот как! Торквемада в раю, что ли?
– - с иронией спросил я.

– - Ну, почему сразу "в раю"...
– - задумчиво сказал писатель.
– - Думаю, скорее, в аду, если горит уже больше пятисот лет.

В ту же секунду в моём воображении вспыхнуло адское пламя, и мне представилась бездна, залитая кипящей лавой, а в ней Великий инквизитор, корчившийся в страшных муках и тщетно взывающий о помощи.

– - Значит, в геенне огненной...
– - задумчиво сказал я.
– - Хорошо... Но меня одна мысль беспокоит. Я тут встретился с одним человеком -- Власов Владимир Анатольевич, он умер пять лет назад, -- так вот, он говорил, что никакого ада не существует и чертей тоже.

– - Правильно ваш знакомый сказал. Но что касается Торквемады, он действительно горит, горит на своих же кострах инквизиции. И будет гореть ещё очень долго, пока не проживёт жизни всех загубленных им несчастных людей. А потом, может, и по новому кругу или выборочно... Также горят Сантори и другие инквизиторы. Это Вселенский закон жизни: если при жизни ты причинил кому-то зло, после жизни ты должен пройти не через какое-то абстрактное наказание, а через то же самое зло. Вот так, инквизиторы сжигали людей на кострах, обрекая на страшную смерть, а вышло, что сами себя приговаривали к сожжению.