Театральные подмостки

Обезумев от ужаса и горя, бежал он голову сломя, пути не зная и дорог не разбирая, но, как ни странно, и любовь не отставала. И слышал он её тяжёлую отдышку, и хрип, и сиплое натужное мычанье, и всё боялся, что она его настигнет и затопчет. И впрямь однажды чуть не затоптала, но он в последний миг каким-то чудом увернулся, хотя, конечно, страху претерпел изрядно. В тот раз она его решила поберечь... И в тайной изощрённости жестокой оставила его в покое, чтоб он остался жить с тупой тоской в глазах, и с болью в сердце, и с бренною усталостью в душе".

Потом пьяный Денис, обливаясь слезами, ломился в квартиры соседёй с первого по девятый этаж, рассказывал свою страшную историю любви и настоятельно требовал прослушать "поэтический шедевр".

Ну, те возьми да и вызови неотложку. В сумасшедшем доме Дионисий стал всеобщим любимчиком, не только больных, но и врачей, и санитарок, кошек, хомячков и аквариумных рыбок, а посему они его почти год не хотели отпускать. К сожалению, в жёлтых стенах он не написал ни строчки. Даже не пытался. Да и поэтический дар, который до помешательства, несомненно, в какой-то степени был, улетучился в неизвестном направлении. Видимо, его таланта пиита хватило всего лишь на кратковременную вспышку.

Правда, выйдя из больницы, он решил продолжить свою поэму, но вскоре забросил. Вот тот новый кусочек поэмы. "Почувствовав усердное выздоровленье, он вышел из больничных упокоев и, жадно втягивая стылый воздух, рассматривал с укором и каким-то интересом лживый облик мира. Спокойствие и никакого взрыда, и страх ушёл, и внутренний заныв бесследно испарился, и боль души, и сердца трепыханье... Задумался о вечном и сакральном, и усомнился в праведности мирозданья, и утвердился в бренности и тщёте бытия. И вспомнил он заветную доктрину, которую один мудрец оставил людям, пред тем как наш прекрасный мир покинуть, шарфом из кашемира удавившись..."

Из жалости в театре Дионисия оставили, но всего лишь на всевозможных подсобных работах. Обычно вёл он себя тихо и безобидно, хотя и создавал небольшие проблемы. Иногда приставал к зрителям.

– - Давайте я вам стихи почитаю!
– - предлагал он какой-нибудь зазевавшейся барышне в фойе или вестибюле.

С большим чувством читал не свои, а стихи известных и не известных, но талантливых поэтов. Бывало, даже пугал, экзальтированно читая поэму Сергея Есенина "Чёрный человек". Ну, сами знаете, какое это страшное и экспрессивное творение.

Случалось, какая-нибудь наивная девушка, не понимая, что перед нею сумасшедший, нередко попадала под его обаяние. Дионисий в таких случаях всегда неожиданно обрывал чтение, кротко и почему-то с обидой бросал: "Извините..." -- и отходил в сторону.

Это был человек бесконечного смирения, тихий и безобидный. Он даже букашку боялся поранить, комара не прихлопнет. Как-то он всем кому ни попади демонстрировал на животе присосавшегося клеща. Ему, конечно же, говорили, взывали к разуму, что клеща нужно срочно удалить, он может быть энцефалитным, но Дионисий только отмахивался: "Нельзя. Клещи занесены в "Красную книгу", их нужно поддержать". Где он такую "Красную книгу" видел, одному Богу известно.

И всё же в его словах и действиях всё равно улавливалась логика, которую, как известно, не отыскать у больных, страдающих шизофренией. Больше того, он облекал свои фразы в некие поэтические и патетические формы. Помню, он обратился ко мне, начинающему актёру, выпускнику Щукинского училища, с такими напутственными словами: "Главное, сможет ли человек задуматься над жизнью, решится ли сделать мир справедливее и лучше, выйдет ли за грани человеческого восприятия или будет приспосабливаться к окружающей действительности и растворится в ней, как кристаллик соли, сделав мир ещё солонее и горше?" Он, по сути, и разговаривал так же нараспев, как в своей поэме.

Хоть и был молчаливый и замкнутый, но всё время улыбался какой-то детской, наивной и виноватой улыбкой. Говорили, что до болезни и актёр был прекрасный, ну, в своём амплуа хорошего и скромного человека, у которого напрочь отсутствуют амбиции и даже честолюбие. Он не гнался за главными ролями, довольствовался эпизодическими и второго плана, выбирая только добрые и положительные. Не терпел даже малейшей пошлости.

Люди частенько сгорают, переживая за свою жизнь, а он всё время переживал за других, за всех. И сгорел ещё быстрее. Довольно часто выпивал и от выпивки никогда не отказывался. Во хмелю постоянно переходил на разговор о справедливости, причём Вселенского масштаба, иной раз распаляясь не на шутку.

– - Жалко людей, очень жалко, -- со слезами повторял он всякий раз.
– - В жизни всё очень плохо, гнусно и несправедливо. Те, кто страдают всю жизнь, и умирают мучительно. Я знаю, мне не долго осталось... Скажите: почему гении так рано уходят? Почему отмеряно так мало? Жалко, до боли обидно, когда внезапно и трагически на самом взлёте обрывается жизнь талантливых людей. Они ещё так много могли сделать. Думаешь: ёлки-палки (заменено цензурой), ну почему нельзя было приставить хоть какого-нибудь малюсенького ангела-хранителя? Хоть с гулькин нос? Зачем нужно было заражать Антона Павловича Чехова этой треклятой чахоткой? Ну, ёлки-моталки (заменено цензурой), неужели нельзя было найти нормальных баб для Маяковского и Есенина? Поэту обязательно нужна муза... Но настоящая, любимая, не бутафорская. Сердце поэта чутко ко всякой фальши. И Маяковскому с Есениным надо было помочь, обязательно надо было! И тогда непременно, окрылённые настоящей любовью, они бы отбросили все те глупости, которыми была наполнена их жизнь. Радовали бы нас новыми великими стихами и поэмами. И Чёрный человек не преследовал бы Есенина. Да, тот самый с блевотными глазами, который впоследствии переключился на Маяковского и вложил-таки ему револьвер в руку. А как жалко Пушкина и Лермонтова! Две смерти как под копирку. Не верю я, что человеческая рука может подняться на таких великих людей. Уверен, тут не только ангела-хранителя с гулькин нос не нашлось, но и самого дьявола прозевали. Он, кто же ещё, крепко подпирал своими цепкими когтями и руку Дантеса, и руку Мартынова, и руку Онегина... Он же и тщательно выцеливал, целил в пламенные сердца гениев. А как таинственны и непонятны смерти Гоголя и Шукшина! Кто за них ответит? А с Высоцким что сделали?

О справедливости он мог говорить бесконечно, благо всю жизнь интересовался судьбами или великих людей, или, наоборот, падших и обездоленных. Припоминая многочисленные промашки провидения, он в какой-то момент начинал грозить кулаком в небесы, ругался на чём свет стоит и размазывал сопли по лицу. Хотя при всём этом был глубоко верующим человеком, регулярно ходил в церковь, любил и чувствовал Бога всем сердцем.

Как это часто бывает, его смерть обросла легендами и слухами. Умер он в полном одиночестве, но отчего -- этого никто не знает. Ему не было и сорока пяти.

За полгода до кончины Дионисий уволился из театра -- и пропал. Всем сказал, что уезжает, позвали, мол, в какой-то Питерский театр. Это уже потом, после смерти, решили, что он заболел какой-то неизлечимой болезнью, никому не сказал и лечиться не стал.

И всё же, мне кажется, Дионисий вовсе не был сумасшедшим, а просто откровенно валял дурака в лучших традициях юродства на Руси. Он с юмором относился и к себе, и ко всем окружающим. Это даже по поэме видно. Ну да, посмеялся, а все сразу у виска крутить стали. Психушку вызвали. А там уж любого здорового человека доведут до нужного результата...

Явление 15

Геенна огненная

Когда я увидел Дионисия, меня сразу волнение охватило -- прямо мурашки по коже. А Дионисий, наоборот, казалось, нисколько не удивился. Его аляповатое лицо размягчилось, растеклось в доброжелательную улыбку.

– - Ах, вот вы где!
– - с радостью сказал он, словно искал меня по всей библиотеке.
– - Рад встречи.