Тень мачехи

— Честно-честно, всё, как у тебя, — продолжал Витька. — Тётя Таня не даст соврать!

Мальчик перевел на нее недоверчивый взгляд, несмело улыбнулся. Больничная пижама была ему велика, отчего исхудалые запястья мальчишки, выглядывающие из подвернутых рукавов, казались тонкими, как ветки. Тонкая шея, торчащая из широкого ворота, была разрисована темно-желтыми клеточками: усердные медсестры расстарались, сделали найденышу йодную сетку.

— А если вы ничего не помните, откуда знаете, как надо меня лечить? — хитро прищурился мальчик.

— Так я и не знаю! — развел руками Купченко. — И тебя не знаю, как лечить, и других детей. А у нас совсем маленькие здесь есть, им помочь нужно. И как мне быть?

Мальчик поджал нижнюю губу. Его бровки сдвинулись, глаза стали круглыми, виноватыми.

— Вот думаю, может я от тебя заразился? — почесал в затылке Витька. — Что-то мне подсказывает: вот когда ты всё вспомнишь, тогда и ко мне сразу память вернется! Я тебя очень прошу, пожалуйста, вспомни. Ты нас всех спасешь.

Найденыш упрямо помотал головой, опустил глаза.

— Ну ладно, я пойду, — бодро сказал Купченко. — А ты, если память вернется, расскажи всё тете Тане. Она у нас добрая, ей можно доверять.

Когда за Витькой закрылась дверь, Татьяна пересела на его место. Спросила у мальчишки:

— Тебе, наверное, здесь скучно?

— Не знаю. Я еще не понял, — смущенно ответил тот.

— А ты меня узнал? Я вчера в приемном покое подходила, когда хирург тебя осматривал.

В голубых глазах мальчишки мелькнуло удивление.

— Я думал, вы чья-то мама.

Ну да, она же в этом больничном халате, здесь много пациентов в таких ходят. А может, это к лучшему — вдруг домашний вид поможет ей добиться от парнишки откровенности? Ведь при взгляде на белый халат многие робеют, а она хочет, чтобы найденыш ей доверился.

— Просто когда тебя положили сюда, мне тоже пришлось лечь в больницу, только на другой этаж. У меня живот заболел.

Не объяснять же ребенку, что с ней на самом деле случилось.

— А сейчас уже не болит?

— Нет, но спасибо, что спросил, — улыбнулась Таня. — Как твое колено? Говорят, тебе гипс наложили?

— Да! — просиял мальчишка, откинул одеяло и гордо постучал костяшками пальцев по гипсовой лангете. — Я теперь бриллиантовая нога! Кино такое есть.

— Да, я смотрела, — хохотнула Татьяна. Мальчишка казался таким открытым, простодушным.

— А еще у меня бронхит, — добавил он, будто это было что-то геройское. — Говорят, недели две лечить будут.

— Ничего, вылечим мы тебя. Придется укольчики потерпеть, но без них никак. Но ты же смелый парень, правда?

Мальчик кивнул нарочито бодро, но Таня видела, что ему не по себе.

— Послушай, — мягко сказала она, расцепляя руки и чуть наклоняясь в его сторону. Поза доверия. В институте их учили, что собеседник подсознательно считывает этот сигнал и становится более откровенным. — Вчера я сразу догадалась, что тебя лупили ремнем. Потому что со мной родители поступали точно так же.

Во взгляде найденыша смешались стыд и удивление, но отвечать он не торопился. Что ж, по крайней мере, он больше не говорит, что упал.

— Не знаю, что произошло в вашей семье. Но взрослые не имеют права так обращаться с детьми. И я очень хорошо понимаю, почему ты ушел из дома.

Ага, он снова промолчал. Всё-таки она угадала.

— Вот ты говоришь, что не помнишь, кто ты и откуда, — осторожно продолжала Таня. — Теперь смотри, что будет дальше. Первый вариант: после больницы тебя отправят в детдом. Придумают новое имя и фамилию, запишут, как беспризорника.

— Я не хочу в детдом, — запротестовал мальчик. — Мне рассказывали… Ну, в общем, там очень плохо.

— Не знаю, насколько там плохо, но точно знаю, что мы не сможем держать тебя здесь всю жизнь. Больница — это не приют, и нам просто не разрешат тебя оставить. Но есть второй вариант: ты вспомнишь, как тебя зовут, где живет твоя семья. И органы опеки будут с ней разбираться. Может, и получится твоих родителей убедить, чтобы больше тебя не били. Или отправить тебя к каким-нибудь родственникам, которые будут к тебе добрее. А, может, тебе найдут других маму и папу, хороших людей, которые будут о тебе заботиться. Ты, пожалуйста, подумай об этом. А я пока принесу обед, тебе и себе. Чувствуешь, как пахнет?

На самом деле, пахло не пойми чем — как на коммунальной кухне. Но что взять с больничной еды. Таня поднялась с кровати и направилась к двери. Надо дать ребенку собраться с мыслями. Мальчик явно не глуп, остается надеяться, что он выберет второй вариант и признается. А она продолжит делать вид, что поверила в эту историю с беспамятством.

Татьяна дошла до буфета, возле которого уже стояла небольшая очередь: крупнотелая мамаша в толстом махровом халате, с зареванным до багровости дошколенком, сухонькая бабулька в спортивном костюме, держащая за руку долгоногую глазастую внучку, и парочка первоклашек в бело-розовом — обряженных, как на пижамную вечеринку. Все поглядывали на распахнутую дверь кухни, откуда пожилая санитарка Катя Петровна выносила тарелки с жиденьким рыжим борщом и сероватым картофельным пюре, сбоку от которого притулилась рыбная котлета. Ставила их на двухэтажную тележку, чтобы развозить по палатам — лежачих пациентов и мамочек с грудничками кормили именно там.

— Татьяна Евгеньевна, не стесняйтесь, возьмите порцию, — радушно предложила она. Но Тане показалось, что за этим радушием скрыто что-то еще — то ли неловкость, то ли страх. Удивлено взглянула в сторону санитарки, но та опустила глаза, будто специально старалась не смотреть на Татьяну. «Она ж меня во время приступа успокоить пыталась, а я… — огорчилась та. — Я же ведь не извинилась! Неудобно-то как… Совсем из головы вылетело…»

А Катя Петровна снова предлагала ей порцию:

— У нас все равно двое выписались, не пропадать же! — суетилась она, пытаясь всучить Татьяне поднос с тарелками. Но глаза по-прежнему прятала.

— Благодарю, — ответила Таня, принимая поднос. — Давайте я их одну отнесу в двести шестую.

— Это беспамятному, что ль? Потом за добавкой приходите, мальчонка тощой, как месяц не емши, — вздохнула Катя Петровна. И, положив на отдельную тарелку несколько ломтей хлеба, втиснула ее на поднос.

— Я подойду к вам после обеда? — несмело спросила Татьяна.

Санитарка засуетилась еще больше, зашныряла глазами.

— Да мне мыть надо… Потом, может…

«Точно ведь разговаривать со мной не хочет», — поняла Таня. И попросила грустно:

— Катя Петровна, вы уж меня простите за тот случай! Перенервничала я, Бог знает что казаться стало — вот и не узнала вас, когда вы подошли! Не сердитесь на меня, пожалуйста.

Санитарка молча кивнула, и в ее взгляде, как показалось Татьяне, мелькнуло облегчение.

Когда она внесла добычу в палату, найденыш оживленно заерзал, повеселел, вцепился взглядом в исходящие паром тарелки. Татьяна поставила их на тумбочку, разместив так, чтобы ему было удобнее дотянуться, и пошла за своим обедом.