Тень мачехи

Ее голос напряженно звенел в тишине одиночной палаты. Лунный свет холодил воздух, и Танины руки замерзли, будто вместо крови по венам тёк холодный кисель. Низ живота нудно ныл, налитый медленно разъедающей тяжестью. Пошарив под одеялом, она вытащила пузырь со льдом и положила на край кровати. Подняла на Яну измученный взгляд.

— Я понимаю, Ян. Я же сама врач. Но еще я женщина, и хочу стать матерью. Это единственное, чего я хочу, пойми! Поэтому… Прости, но я буду пробовать еще.

Яна вздохнула.

— Знаешь, на чем основана лотерея? — неожиданно спросила она. — На том, что человек покупает и покупает билеты, говоря себе: я столько раз пробовал, должно же мне повезти! Или: мне не хватило всего одного хода, в следующий раз я смогу! И люди пробуют, пробуют, пробуют… Тратят деньги, тратят… А потом выигрывают — сто рублей. Ну, или тысячу. Мама моя однажды чайник выиграла. Чайник, понимаешь? А ты хочешь сорвать джек-пот!

— Но кому-то же везет, — несмело возразила Татьяна.

— У тебя нет стольких попыток. И одно дело — тратить деньги, другое — жизнь.

2

Январское солнце близоруко всматривалось в окно палаты через туманную завьюженную стынь. Кто-то там шел сейчас, в этой метели, пригибаясь и матеря капризную зиму этого года, которая еще вчера растеплелась почти до нуля, а сегодня обиженно стянула лужи льдом, выхолодила воздух. Выла, морозила, заставляла прохожих прятать носы в поднятые воротники, ощущать, как злые снежные крупинки царапают щеки. Но Таня с удовольствием променяла бы свою комфортную одноместную палату в гинекологии на эту заметенную пургой дорогу.

Она сидела, пододвинув стул к широкому подоконнику. Раскрытая пасть черной кожаной косметички-несессера с торчавшими из нее тюбиками, кисточками и флакончиками словно говорила ей: хватит нытья, примирение в красоте. Займись собой, это тебя успокоит.

«Вряд ли, — горько усмехнулась Таня. — Но попробовать надо».

Что случилось — то случилось. Ребенка больше нет. Теперь нужно быть осторожнее: пролечиться, не торопясь, отвести на это минимум год. И еще — заставить Макса сдать анализы. «Если понадобится, я ему сердце вырежу и отдам на экспертизу», — неожиданно подумала Татьяна. И осознала вдруг, что бесконечно, мучительно зла на своего мужа.

«Зачем тебе этот упырь?», — спросила вчера Янка.

Упырь.

Что-то холодом плеснуло в желудке, превратившемся в бурдюк с длинным горлом — и волна тошноты поднялась изнутри, согнув Таню почти до колен. Она прикрыла ладошкой рот, остановила позыв рвоты, но противный кислый вкус запекся в глотке. Закашлялась, отхлебнула чая, оставшегося от больничного завтрака. Хороша жена, которую тошнит при мыслях о муже.

Странно, но еще полдня назад она даже не думала, насколько он виноват в том, что произошло с их пятью не рожденными детьми. И дело даже не в дефективном гене, носителем которого предположительно мог быть Макс. Дело в самом отношении к ее желанию иметь ребенка. Он так же отнесся бы к ее желанию купить плед. Или не купить плед. Если хочешь — вперед, но сама думай о цвете, материале и размере. И сама решай, где ты его возьмешь, и не слишком ли дорогой будет цена. И не мельтеши, я занят. Мне некогда заниматься ерундой.

Плед. Ребенок. Для нее они были из разных вселенных, для него — понятия одного порядка.

Она почувствовала, как печаль оборачивается злостью. Выходит, Макс вообще не понимает, что для его жены значит материнство? Что это не просто возможность удовлетворить инстинкт или поставить галочку: мол, следующий пункт жизненного плана выполнен. А желание вырастить малыша в любви, стать идеальной — мудрой, понимающей и принимающей — матерью. Чтобы все было не так, как в семье ее родителей.

«Но у этого ребенка не будет отца, — внезапно осознала Таня. — Невозможно просто дать младенца в руки взрослому человеку и приказать: люби. Помни, ты должен быть идеальным отцом. И съешь сырники, они в сковородке, отцовство требует сил».

Мысли о муже были как шаги по тонкому льду, под которым темнела какая-то чуждая, пугающая глубина — тёмная сторона ее супружества, бездна, в которую она не заглядывала раньше. Но она шла, и лёд под ее ногами трещал и лопался, а она всё пыталась разглядеть правду под его мутной поверхностью. Теперь все прожитое Таня видела по-другому: сухость Макса больше не казалась следствием занятости, нервозность — результатом рабочих проблем, отсутствие дома — желанием обеспечить семью. Фундамент их жизни оказался тонким и не способным поддержать, щупальцами трещин тянулись под ногами ссоры, и риск провалиться в полынью возрастал с каждым днем. Вот только Таня как-то смогла убедить себя, что у них все в порядке, что муж любит ее — но сейчас она отчетливо увидела, что доказательств этому нет, как нет вообще ничего, что по-хорошему связывало бы их друг с другом.

Что держит вместе ее и Макса, зачем им вообще семья? У них настолько разные ценности… Его возбуждают деньги — а ей нужнее любовь. Он тусовщик — а она по вечерам ходит только на работу. Он любит «блеснуть чешуей» — а ей стыдно бравировать своей обеспеченностью. Секс? С тех пор, как она решила завести ребенка, их близость превратилась в медицинскую процедуру. Наперед известно всё: чувства, даты, позы…

А еще… Незадолго до свадьбы она рассказала Максу о Пандоре. Об этих приступах, сводящих Татьяну с ума… Или свидетельствующих о том, что она уже безумна? Тане казалось, что он должен знать, что так будет честнее. Но Максим сказал: «Что бы с тобой ни происходило, я буду любить тебя». И тогда она ему поверила. Но потом, когда приступ повторился — кажется, после того, как мать попыталась стравить их с Максом, доказывая факт его измены какими-то глупыми фотографиями — муж чуть не сдал Таню в психушку. Позже выяснилось, что девушка на фото — менеджер компании-поставщика, и встреча была сугубо деловой. И Татьяна перестала переживать о том, что Макс ей не изменяет. Но с тех пор она зареклась рассказывать мужу о своих приступах. Которые, к счастью, случались все реже.

Беда их брака в том, что доверие между ними стало показным. Искренность ушла, не стало совместных целей. И путь, по которому собирались пройти двое, закончился развилкой. Каждый пошел по своей дороге, и не хотел возвращаться.

Вздохнув, Таня сцепила пальцы — будто протянула руку самой себе: поддержать, показать, что кто-то рядом… Ее обручальное кольцо из платины больно надавило на основание пальца. И вновь это кольцо показалось Тане нелепым и жалким, как кусок серого уставшего металла. Она не в первый раз смотрела на него со смесью грусти и негодования. Решиться и снять? Навсегда?

«Что ты гоняешь эти мысли, ведешь бесконечный внутренний монолог о своих проблемах? Будто прилипла языком к замороженной железной двери, которую хочешь открыть!» — Татьяна взъелась на себя, чувствуя, что подобралась к краю. — «Сколько раз ты хотела поговорить с ним, когда он тебя обижал? И всё спускала на тормозах: его невнимательность, увиливание, пьянки… Но тема родительства слишком важна для тебя, чтобы надеяться на лучшее, не зная правды. Поговори с ним — спокойно, но твердо. И пусть он, наконец, признается, нужен ли ему ребенок. Нужна ли ты, в конце концов. А теперь перестань ныть и займись, наконец, своей физиономией!»

Это подстегнуло, и токсичный поток остановился, будто налетев на плотину. Таня вытащила тюбик тонального крема, нанесла на щеки, нос и лоб сливочно-желтые мазки. Принялась растирать их, легко касаясь кончиками пальцев. Крем тонко пах клевером, освежал лицо. Что ж, новая французская марка, продукцию которой Макс закупил для продажи в аптеках, была неплохой. Ее муж постоянно расширял ассортимент. Скоро мы начнем торговать лыжами и велотренажерами, невесело усмехнулась Таня. А что, они тоже нужны для укрепления здоровья.