Тень мачехи

Максим вытащил телефон из кармана джинсов, набрал номер Василенко. Тот ответил почти сразу:

— Сначала извинишься, а потом должок вернешь, или наоборот? — зло спросил тот, даже не поздоровавшись.

— Извини, дружище, — ответил Макс. — Перебрал вчера, а с пьяного какой спрос?

— Ладно, — помолчав, ответил Олег. И обидно заржал, — всё же радует, что я тебя на бильярде разделал, как цыпленка табака! Где мои денежки?

— Будут тебе денежки. Заеду, переговорим.

— Мне купюрами покрупней, а то складывать некуда, — продолжал издеваться Василенко. Макс резко сжал кулак, и тут же снова накатила похмельная боль — в голову будто выстрелили. Он сделал глоток сока и сказал, стараясь быть спокойным:

— Сказал же — заеду, переговорить надо. Говорят, твой телефон менты слушают.

Василенко поперхнулся. Так тебе, сучонок, не будешь нос задирать. Насладившись паузой, Максим добавил:

— Через час, в «Самурае». И шавок своих подальше посади, нечего им мужские разговоры слушать.

____________________

*ролкер — грузовое судно

**роман Э. Лимонова «Это я, Эдичка»

***роман В. Пелевина «Омон Ра»

7

— После этого мальчонки даже мыть ничего не надо, вона как вылизал, — покачала головой Катя Петровна, возившаяся возле раковины. Таня поставила туда пустую посуду и взяла широкий пластиковый поднос — чтобы мальчишке было удобнее рисовать. Вернувшись в палату, устроила его на коленях найденыша, подложив подушку: хоть у него и гипс на ноге, но лишнее давление ни к чему. Сама устроилась рядом с его тумбочкой — по ней кусочками радуги были рассыпаны карандаши. Положила перед мальчиком стопку бумаги.

— Что мне рисовать? — спросил он.

— Что хочешь. И я что-нибудь изобразить попробую. Только не смейся, я сто лет не рисовала, — попросила Таня. — Давай на скорость, кто быстрее!

Глаза найдёныша загорелись — дети любят играть, соревноваться, так что если хочешь сблизиться с ребенком или узнать о нем больше, это самая лучшая тактика. Татьяна выбрала синий карандаш и склонилась над листом, делая вид, что сосредоточена на рисунке. Линии побежали по бумаге, очертили контур цветка. Колокольчик, еще один. Букет этих цветов можно рисовать долго, пусть мальчик думает, что она занята и не обращает на него внимания.

Он тоже схватил карандаш, зашуршал грифелем по бумаге. Дети нетерпеливы, Татьяне не придется ждать долго. Но нужно дать найденышу возможность нарисовать две-три картинки, прежде чем подвести его к первому тесту.

— Готово! Я первый! — с гордостью воскликнул мальчик.

— Ого, какой ты быстрый, я так не могу, — вздохнула Таня. — Покажешь, что у тебя?

Он снова закашлялся и поднял лист. Пузатый, щедро закрашенный черным, самолет с угольными пропеллерами на тупом носу и крыльях летел справа налево. Черный — цвет подавленности, тревоги. Правая часть рисунка — будущее, левая — прошлое. Судя по всему, в будущем мальчишка себя не видит. И вокруг самолета — пустота: ни облаков вокруг, ни деревьев или домов снизу. Нет солнца. Плохо всё это. Но, в общем, ожидаемо — в его-то состоянии.

— Классно! — подбодрила она мальчонку. — Теперь рисуй что-нибудь еще, а я свой букет попробую закончить.

Теперь мальчишка изобразил несколько маленьких танков, которые стреляли друг в друга. К черному цвету присоединился коричневый.

— А самолет твой к ним летел, на помощь?

— Конечно! — воскликнул он, и глянул на нее, как на маленькую, мол, это же сразу должно быть ясно. — Там ведь война, он везет бомбы и будет сбрасывать их на врагов!

— У тебя здорово получается рисовать военную технику, — улыбнулась Татьяна. — А теперь что-нибудь мирное нарисуем, у нас же в стране мир. Давай как будто ты знаменитый художник, а я заказываю у тебя картину?

— Ну, я же не так хорошо рисую, — смутился мальчик.

— Все у тебя прекрасно получается, я считаю. И потом, мы же играем. Так что нарисуй картинку, где будет дом, дерево и человек. Может, не один человек, а несколько, но дом и дерево обязательно. Ты их рисуй, как хочешь, но не забывай, что тут много разных карандашей. Не забывай их использовать, так ведь красивее будет.

Парнишка кивнул, вперил взгляд в чистоту листа и задумался, сунув в рот кончик карандаша. Таня вернула голубой на место, взяла зеленый: пока она прорисовывает свой колокольчиковый букет, мальчик может изобразить больше деталей.

Минуты шли, она неторопливо выводила узор лиственных прожилок, затачивала остроту стеблей и заломы травин, искоса поглядывая на мальчика. Тот явно увлекся рисунком. Сопел, как деловитый ёжик, нетерпеливо швырял карандаши, выбирая цвета, то проводил линии с яростным размахом, то сосредоточенно обрисовывал мелочи. Иногда слюнил палец и принимался тереть бумагу с таким рвением, что Таня начала опасаться, не испортит ли он рисунок, так и не закончив его. Но примерно через полчаса найденыш с гордостью протянул ей заполненный цветными пятнами лист.

— Молодец, рисунок просто супер! — похвалила она. Но на самом деле причин для радости не было.

Дом, дерево, человек — стандартный тест, но рисунок был очень нестандартным. Посредине — что-то вроде огромного холма, четко разделившего лист на две половины. В холме зияла замалеванная черным нора с неровными, почти зазубренными краями. Слева, в отдалении, стоял небольшой дом. Нет, даже не стоял, а парил, лишенный какой-либо опоры. Он был грязно-синим и выглядел развалюхой: скособочившийся, с покосившейся крышей, один скат которой свисал гораздо ниже другого. Крыльцо вело в глухую стену: двери у дома не было. Но мальчик нарисовал два окна, щедро закрашенных коричневым, поверх которого крест-накрест шли толстые черные линии — Таня даже не сразу сообразила, что это решетки. Контуры стен и проемы окон были неровными, чувствовалось, что рука мальчишки дрожала, нажим грифеля в нескольких местах был столь сильным, что почти порвал бумагу. Кое-где виднелись потертости, будто найденыш что-то стирал и рисовал заново.

За холмом, поблизости от дома, мальчик поместил дерево. В этом возрасте дети часто рисуют растения с корнями, не придавая значения тому, что в жизни их не видно сквозь землю. Но у этого дерева корней не было, как не было и листьев. Да и вообще оно выглядело устрашающе: антрацитово-черное, будто обугленное, а на стволе толстенная, детально прорисованная кора. Нервные зигзаги сухих ветвей поднимались к небу почти вертикально — не дерево, а ведьмина метла. В стволе виднелось дупло, на краю которого мальчик изобразил непропорционально большую коричневую птицу.

Небо получилось густо-сиреневым, серые клубки облаков засеяли его густо, как перед грозой. Грязно-зеленая трава клочками росла на коричневой почве.

И дом, и дерево стояли на левой стороне рисунка. Здесь же был нарисован мальчик: маленький, тонкорукий и тонконогий, в желтых футболке и штанах, полностью скрывающих обувь. Его голова напоминала шарик на ниточке — настолько тощей была шея малыша. Короткие прямые волосы желтого цвета, глаза лишь намечены скупыми линиями, будто закрыты. Ни рта, ни носа. В поднятой руке — то ли палка, то ли бита… а может, удочка?… Потому что в опущенной руке — хорошо прорисованная рыба с раздвоенным хвостом и множеством чешуек.

Ну а рядом с мальчиком стояло чудовище. Громадный мужчина в черной одежде будто вылез из норы и теперь нападал на мальчика, грозя ему высоко поднятыми руками. Круглая голова, почти упершаяся в небо, сидела прямо на теле — шеи не было. Черные волосы стояли дыбом, глаза были выкачены, а из раскрытого рта выглядывали острые зубы. Острый нос загибался кверху, а вот ушей не было вообще.

На рисунке была и третья фигура, женская. Она единственная стояла на правой половине листа: красный треугольник платья начинался от самой земли, овальные рукава скрывали кисти рук, лицо на тонкой шее было почти красивым: черты симметричные, ровные, но ярко-синие глаза выглядели печальными, алые губы сложились в неулыбчивую подковку. Длинные светлые волосы струились по плечам, прическа была пышной, как облачко. Но если мальчик и чудовище смотрели друг на друга, то женщина будто не видела их. Она вообще была какой-то отстраненной, но мальчик потратил на нее больше времени, чем на что-либо еще: об этом говорили и кропотливо прорисованные узоры на платье, и рядок желтых пуговиц, и длинные, спускающиеся почти до пояса, синие бусы — того же цвета, что и глаза женщины.