Тень мачехи

Рассматривая всё это, Таня не могла отделаться от чувства, что сама находится там, внутри картинки: будто запрятанная в тело нарисованного мальчика, и в то же время — невидимая для участников действа, пробирающаяся за холмом, чтобы неожиданно возникнуть между мальчиком и чудовищем и защитить ребенка.

Она вспомнила слова преподавателя психологии: «Детям, перенесшим насилие, обязательно нужно выговориться — так же, как и взрослым. Но зачастую ребенку трудно на это решиться, ведь он считает виноватым себя, испытывает стыд, боится мести обидчика. Если ребенок замалчивает проблему, дайте высказать ее через рисунок».

Похоже, он действительно высказался, вылил толику своей боли на бумагу: и теперь сидел вялый, опустошенный, глядя на Таню осоловелыми глазами. Побледневшее личико осунулось, плечи поникли, но тонкие пальцы терзали край больничного одеяла — мальчик немного нервничал, ожидая ее вердикта.

— Ты полностью справился с заданием и теперь тебе положен приз! — бодро объявила Татьяна, лихорадочно соображая, чем наградить мальчишку. Прием сработал: он отвлекся от переживаний, глаза снова ожили, зажглись интересом.

— А какой приз? — ерзая от любопытства, спросил найденыш. Больничная койка протестующе заскрипела.

— Торт! — брякнула она.

«Боже, где я сейчас возьму торт?» — с ужасом подумала Таня, но слово уже вылетело, сладкое обещание призрачно заколыхалось в воздухе и полностью завладело умом мальчишки. По его лицу растеклась самая широкая из улыбок, и он почти запрыгал в кровати.

— Ура! Торт! Обожаю торты! А какой он, тетя Таня? Шоколадный? Или с кокосинками? Я шоколадный очень люблю, но если его нет, то можно любой, я все торты люблю, мне мама на День рождения покупала…

Он осекся, крепко сжав губы — и неловко сник, поняв, что проговорился. Тени растерянности и стыда скользнули по его лицу, взгляд сделался измученным, горьким.

— Это хорошо, что мама о тебе так заботится, — мягко сказала Таня. — А торт ты можешь любой заказать, ты же его заслужил. Если хочешь шоколадный, будет шоколадный.

Найденыш молча кивнул, глядя в сторону. Татьяна пересела на его кровать, держа рисунок в руках, повернула его так, чтобы мальчик мог видеть, и сказала, указывая на женскую фигурку:

— Красивая у тебя мама. Она правда такие бусы носит? Да не стесняйся, я поняла, что ты свою семью нарисовал. И давно уже знаю, что ты понарошку ничего не помнишь. Потому что боишься. Так бывает, многие дети так делают. Ты ни в чем не виноват, и тебя никто не будет ругать. Ну, не плачь, мой хороший…

Она потянулась к нему, погладила по голове. Мальчик не поднимал на нее глаз, его ресницы были почти сомкнуты, и Таня осторожно провела по ним подушечками пальцев, чувствуя влажный жар слез. Разгладила морщинку, неровной трещинкой залёгшую меж светлых бровок, приложила ладонь ко лбу мальчишки — от переживаний и температура могла подскочить. Но кожа мальчика была прохладной, значит, всё в порядке. Он шмыгнул носом, нервно дернул плечом и несмело попросил:

— Тетя Таня, вы только не говорите никому, что я все помню. А то мне придется домой вернуться, а он грозился, что в подпол посадит…

«В подпол, значит. А чего не на цепь? Не в будку собачью?» — она чувствовала, как вскипает злость. Наверное, стоит позвонить в полицию и поинтересоваться, как идут поиски родителей мальчика. И на всякий случай сделать копию медицинского освидетельствования, ведь Купченко по всем правилам зафиксировал наличие побоев.

Татьяна притянула мальчика к себе, и тот уткнулся носом в ее плечо, засопел сильнее.

— Не скажу, — пообещала она. — Но ты пойми, вечно скрываться не получится. И никто тебя в подпол не посадит. И пальцем тебя больше никто не тронет! Уж об этом я позабочусь, можешь мне поверить. Давай-ка мы с тобой, дружочек, сделаем вот что: ты сейчас успокоишься и выбросишь все плохое из головы. Полежишь тут, может, поспишь немного. А я пока по делам схожу и за тортом. Вернусь — будем пить чай, и ты мне все расскажешь. Договорились?

— Да.

— Вот и замечательно. И не бойся никого, я смогу тебя защитить. Веришь мне? — она легко погладила мальчика по щеке, пальцем приподняла его подбородок. Голубые глаза глянули на нее с робкой надеждой.

— Да, — доверчиво сказал ребенок.

— Не скучай, я вернусь сразу же, как смогу. И можно я возьму твои рисунки? Они мне очень понравились. Повешу на стенку у себя дома.

— Конечно, берите! — просветлел лицом мальчишка. — А я вам потом еще нарисую!

Таня взяла листки, тяжело поднялась, только сейчас поняв, как ломит затекшие плечи. Глянула за окно: хозяйка-метель превратила воздух в манную кашу, щедро залепила ей подоконник — казалось, что это сугробы выросли до третьего этажа, словно где-то усердно варил волшебный горшочек.

— Тётя Таня, — несмело позвал ребенок.

Она обернулась:

— Что, мой хороший?

— Меня Паша зовут. И мне десять лет.

— Приятно познакомиться, Паша, — улыбнулась Татьяна. — Будем с тобой дружить.

«Может быть, даже жить с тобой вместе будем», — подумала она, закрывая за собой дверь.

8

Залесский отогревал ноги в гостиной родового гнезда, попивая кофе у камина и рассеянно зарываясь пальцами в пушистую шерсть кота Тимошки, лежавшего на коленях тяжелым широким бубликом — горячим, словно только что из печи. В доме было тихо, лишь слабо потрескивали угли, да деликатно позвякивала посудой экономка Алла Петровна, занятая приготовлением обеда.

Мягкое тепло медленно прокрадывалось под одежду Юрия, расслабляло тело, смягчало острые черты его лица. Сидел бы так и сидел, чувствуя спиной упругую поверхность кресла, а коленями — живую кошачью тяжесть. Ведь даже его четвероногие — все дома, никто не рвется на улицу, морозить носы и лапы. И Залесский бы внял инстинктам своих зверей, и тоже остался бы в тепле, да только мальчишку нужно было выручать…

После того, как Юрий нашел его вещи, сразу готов был отправиться в больницу с известиями — но попал в переделку. Снегоход закапризничал аккурат среди поля, да еще и буран, выметший из города все тепло, добрался-таки туда, где по мальчишечьим следам ходил Залесский. Он минут сорок заводил строптивую машину, скакал вокруг нее, чувствуя, как леденеют уши. Победил, но продрог. И хотя по возвращении домой сразу принял горячий душ, и отхватил от Аллы Петровны не менее горячих упреков, засевший внутри холод только сейчас отпустил его.

— Юра, обед готов! — крикнула ему экономка, как маленькому.

— Иду, Алла Петровна! — ответил тот. И шутливо добавил, — Накрывай на шестерых!

Залесский поставил пустую, крепко пахнущую «Арабикой», кружку на полированный столик красного дерева, осторожно поднялся, придерживая Тимошку у груди. Тот изогнулся, просыпаясь, смешно вытянул лапы с широко расставленными пальчиками. Из холла послышалось цоканье, и в комнату вошли дворяне — высокий широкогрудый Грей, в облике которого явственно проступала кавказская порода, и поджарый, с приплюснутым задом, Бим, смесь сеттера и борзой. Грей застыл, глядя на хозяина, лохматый хвост плавно заходил из стороны в сторону. Бим, скосив на Залесского виноватый взгляд, боком подкрался к кожаному дивану и запрыгал перед ним, облаивая кучу разноцветных подушек. Оттуда послышалось шипение, гибкая кошачья лапа располосовала воздух перед любопытным собачьим носом, и одноглазый кот Микрик — коричнево-пушистый, крупный, как песец — лениво поднялся, запрыгнул на диванную спинку. Прошел по ней, как по струночке, осторожно переставляя лапы. И осел плотной круглящейся копной рядом с черно-белой гладкошерстной подружкой Мусей — кошкой, которую последней подбросили в дом Залесского. Бим вскочил на диван передними лапами, метелка хвоста завертелась пропеллером, длинный язык вывалился из приоткрытой пасти. Кошки хором зашипели сверху.