Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Кабаны всё ещё были там.

Теперь они уже не бросались на дверь, а просто паслись возле бытовки.

Устав от штурма, дикие свиньи перешли к осаде.

Продолжалась она сравнительно недолго, – всего двое суток.

Утром семнадцатого числа кабаны все разом снялись с места и ушли восвояси.

И как только дикие свиньи скрылись из виду, – вахтовики решили, что и им пора.

Они взяли с собой четыре плитки молочного шоколада, два пакета чипсов, бутылку рома и фонарик, нацепили на ноги лыжи и отправились в путь. Ещё до темноты они были в усадьбе.

Естественно, когда Тоня узнала, что наши остолопы кабанов прикормили, – она была просто в бешенстве.

Устроившие этот балаган шестиклассники потом три месяца батрачили на папиросной фабрике.

Кстати, один из них, – ну, тот самый, что переспал с Тоней, – очень гордился тем, что за проведённый в лесу с кабанами месяц набрал пять килограммов лишнего жира.

Он тогда и впрямь выглядел сногсшибательно.

Да и вообще внешность у него была колоритная.

Мальчик он был невысокий и довольно-таки коренастый, хотя и не толстый. У него были тёмно-русые, почти чёрные волосы, прямой нос и изумрудно-зелёные глаза. А ещё очень привлекательные широкие скулы, которые со временем разрослись в щёки.

Он всегда носил узкие кожаные топ-сайдеры, тёмно-синие джинсы и цветастые рубашки поло, туго обтягивавшие его круглое как мяч пузико.

В холодное время года он ещё накидывал себе на плечи чёрную кожанку, которую никогда не застёгивал.

Жир у него откладывался преимущественно на животе. Это было очень ему к лицу.

Сами вообразите, каково это, – иметь реальный пивной живот в двенадцать лет?

А ведь живот у него был именно пивным!

Или, точнее, коньячным.

Впрочем, радость его была недолгой: за три месяца работы на фабрике он сбросил девять килограммов.

Летом, однако, с лихвой наверстал упущенное.

Ах, это был настоящий школьник!

А мы сейчас вернёмся к нашему любимому Глебику.

Итак, он был произведён в пятую категорию и стал тониным псарём.

Первое ему очень понравилось. Первое он очень котировал.

Естественно, ведь рабу пятой категории положены всякие там льготы и привилегии.

Во-первых, выспаться по-нормальному дают. Иногда даже до восьми в выходные поспать удаётся.

Во-вторых, паёк усиленный.

Тут никаких тебе бомжпакетов, – всё на уровне: каждый день курицу гриль выдают и два чебурека.

В-третьих, пятая категория – это уже какое-никакое, а начальство. Тут уже подчинённые появляются, на которых орать можно. Тут тебе и кланяться начинают некоторые, заискивать там, по имени-отчеству величать.

Словом, отличная почва для развития синдрома вахтёра.

Итак, первое Глебу нравилось очень и очень сильно. И оно бы, несомненно, нравилось ему ещё больше, если бы впечатление от первого не портило второе.

Да, это самое второе не нравилось Глебу категорически.

Грэхэм, скажу я вам, просто ненавидел собак.

И, разумеется, он понятия не имел о том, как за ними ухаживать.

Но это, понятное дело, никого не заботило, кроме самого Глеба.

Впрочем, последнее утверждение тоже спорно.

Грэхэма, сколько я его помню, вообще не заботило его собственное невежество, которое подчас ужасало даже школьных психологов.

А уж их-то по этой части удивить трудно, – скажу я вам. Эти тётки сами кого хочешь сразят своей чудовищной тупостью. Наповал сразят!

Да, о собаках Грэхэм не знал ничего. И, что самое главное, – знать ничего не хотел. У этого человека вообще не было никакой жажды знаний.

Вот знаете: бывает так, что вспомнишь в разговоре с человеком какой-то интересный факт, – и собеседник удивляется, начинает об этом расспрашивать и так далее.

Так вот, с Глебом ничего подобного никогда не случалось.

Когда я с ним говорил, меня не покидало ощущение, что я говорю со слабоумным или накачанным нейролептиками человекам.

Или с зомби.

Да, Глеб именно что производил впечатление зомбака.

Думаю, если бы я рассказал ему о том, как меня похитили инопланетяне, – он бы и глазом не повёл.

Глеб ничему не удивлялся. Совершенно ничему. Вообще.

Что интересно, его не интересовали даже такие земные вроде бы вещи, как секс или компьютерные игры.

Это всё ему было до фонаря.

Из всех вещей на земле по-настоящему его интересовала лишь одна. И это была водка.

Как только он слышал само это слово, – его вечно тусклый и неизменно поникший взгляд усталого пьяницы сменялся живым и даже чуть устрашающим блеском бледно-голубых глаз.

Учёбу он ненавидел, равно как и мыслительную работу вообще.

И если до пятого класса включительно Глеб и учился хорошо, – то делал он это исключительно из-под палки. Потому что мама заставляла. Так он, во всяком случае, сам мне говорил.

Мать воспитывала Глеба одна.

Связано это было с тем, что учившийся с ней на одном курсе студент американец, приехавший сюда по обмену, – после окончания своей путёвки благополучно смылся в свою Америку, оставив несчастную русскую девушку ни то на четвёртом, ни то на пятом месяце беременности совсем одну.

Фамилия американца была Грэхэм.

И знаете: всё это было бы не так уж и страшно, если бы не одно «но».

Мама Глеба не была коренной москвичкой. Она была из деревни, приехала покорять столицу.

И да, это было самое начало нулевых, почти девяностые, когда, как говорила Тоня, «тут не было нихера».

Бедняжка была вынуждена учиться и работать. Жила она тогда на съёмной квартире.

Со временем, однако, ей удалось подняться по карьерной лестнице, купить квартиру в ипотеку и автомобиль в кредит.

Короче, жизнь на какое-то время более-менее наладилась.

Глеба мать никогда не баловала. Всё только пилила его да заставляла учиться.

Потом, когда абсолютное нежелание Грэхэма хоть что-то знать стало для неё очевидным, – она это бросила и решила: пусть, мол, гуляет со своими друзьями, а мне дела нет.

Сыном она и раньше интересовалась-то не очень, а после этого совсем на него забила.

Так и вырос Глеб сиротой при живых родителях.

Последних ему заменила Тоня.