Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

– О-о-ой, – скривился Миша, отмахиваясь рукой. – Не будем об этом. Мама мне каждое утро напоминает, чтоб я зарядку по пятнадцать минут делал.

Лучше бы поспать лишние четверть часа дала, ей-богу!

Но я зарядку делать не хочу, поэтому просто запираюсь в комнате и ничего не делаю. Просто на застеленной кровати лежу.

Она иногда заходит и говорит, что надо, чтоб я двигался.

А я не хочу! Не хочу вот, и точка!

– Я тебя, конечно, понимаю… – начал было я, но Миша меня оборвал.

– Я тебе скажу, Марат, – опять заговорил Миша. – работать – это очень трудно на самом деле. Трудно и скучно.

Лучше не работать поэтому. Лучше так всю жизнь на диване и проваляться, ей-богу! Это всяко лучше, чем работать!

Не знаю, как ты, но я не хочу работать.

Миша договорил. На минуту в комнате воцарилось молчание.

Я посмотрел на пакет, где до этого лежали шоколадные батончики. Батончиков там уже не было. Миша всё слопал.

– Миш, а как де развитие? – внезапно спросил его я.

– Какое развитие? – непонимающе спросил Стефик, пялясь в телевизионный экран.

– Ну, человек де должен развиваться… – заговорил я.

– Ма-а-ара-а-ат, – опять заныл Стефанко, – я так не хочу развиваться! Отдыхать хочу! «Сникерсы» жрать, порнуху смотреть и ужастики и не думать ни о чём!

В этот момент раздался со стороны экрана раздался жуткий оглушительный вопль. Сердце у меня тотчас ушло в пятки.

Миша по-прежнему равнодушно пялился в экран. Происходящее там нисколько его не пугало.

Чуть отойдя от шока, я посмотрел в телевизор. Я увидел там комнату со стрельчатым сводом и кусок деревянной лестницы, обнесённой выкрашенными в белый перилами.

– Успокойся, – спокойно произнёс Миша, – это просто фильм.

Минуты две Миша молчал.

– Я отойду ненадолго, – внезапно сказал он.

Стефанко поднялся с дивана и пошёл на кухню. Вскоре он вернулся. В руках он с трудом шесть банок газировки, несколько коробок с шоколадными конфетами, две пачки чипсов и четыре свёртка ментолового драже.

– Ты всё это собираешься съесть? – спросил я?

– А что тут такого? – удивлённо спросил Миша. – Я и больше гораздо съесть могу!

Стефик разложил принесённую с кухни снедь на журнальном столике. Затем он плюхнулся на диван. Его рука потянулась за банкой с газировкой.

– О-о-ох, – довольно вздохнул мой товарищ, неторопливо открывая банку, – хо-о-оро-о-ошо-о-о!

Он сделал первый глоток. Это был такой большой, глубокий и по всей видимости очень приятный глоток.

Его кадык затрясся, заиграл, заходил вверх и вниз. Миша яростно тянул жидкость, он хотел пить и не мог напиться. Выглядело это до такой степени сладострастно, что казалось, не газировку Миша пьёт, а дорогое вино.

Зрелище было заразительное. Миша так хорошо пил, что мне тоже захотелось попробовать.

Лицо Стефанко его выражало такое блаженство, будто он целовал сейчас любимую девушку. На самом деле он просто хватался губами за холодный край алюминиевой банки.

– Вот это жизнь! – сказал Миша, осушив банку до половины.

Я тоже взял банку, открыл и начал пить. Ничего особого я не почувствовал.

Мы помолчали ещё минуты две.

– Плохое у нас образование в России! – вдруг важно заявил Миша, запуская пухлую ладонь под крышку плоского короба с шоколадными конфетами. – Плохое!

– Какое же образование нам нужно? – спросил я, поглощая вторую пачку «Ментоса»?

– Я за то, чтоб всё у нас было как в Англии! – пафосно изрёк Стефик, медленно погружая большую шоколадную конфету себе в рот.

– Как в Англии? – удивлённо спросил я.

Не помню уже точно, говорил я вам об этом или нет, но в нашей школе было принято ненавидеть Англию.

Это считалось хорошим тоном.

Напротив, дурным тоном было Англию нахваливать.

По правде сказать, в нашем учебном заведении процветала дикая англофобия.

У нас было принято любить Францию и другие страны романской Европы. Популярностью пользовалась Грецию с её самобытной культурой. Большой пиетет у нас питали к Латинской Америке.

Но вот страны англосаксонского мира не пользовались в нашей школе никаким уважением.

Конечно, редкие англоманы у нас тоже встречались. Их было очень мало и особой популярностью они не пользовались.

Единственным исключением был Сеня. Но это вообще человек особый. Такому как он можно было и любовь к англичанам простить.

Но вообще хвалить Англию у нас было не принято. За такое можно было и в нос получить.

Когда Миша начал расхваливать британские порядки, я немного смутился. Мне это показалось странным.

Стефанко заметил моё смущение.

– Я не англоман, конечно, – низковатым и очень значительным, как мне тогда показалось, голосом произнёс Миша. – Англичане, конечно, лютые сволочи.

Что ни говори, но я предпочёл бы оказаться в одной постели с Марианной, чем с Джоном Буллем. Хотя я и убеждённый пидорас.

Это всё тебе, наверное, понятно.

Но ты подумай!

Англичане, конечно, сволочи, но в конце концов нам с ними не котят крестить!

Думаю, в сфере образования мы многое могли бы перенять у англикосов.

Знаешь, эти английские частные школы – просто прелесть на самом деле. Ты ведь пойми, у нас люди не знают ничего толком про эти частные школы, вот и думают про них невесть что.

А ведь это очень хорошие школы на самом деле.

Нет, наша школа-то, конечно, всяко лучше Итона. В этом-то я уж вообще ни на толику не сомневаюсь.

Но сам посуди: наша школа в России такая одна. Может, конечно, есть ещё где-нибудь в Питере или Новосибе что-то подобное, но я про это ничего не слышал.

А ты же знаешь эту старую поговорку? Ежели не слышал ничего, – значит ничего и не было.

Вот у англичан с этим делом всё совсем иначе обстоит.

Англичане – они народ сметливый. У них не то что у нас. У них там всё по науке устроено, по расчёту. Они целенаправленно выращивают элиту. Для этого им школы и нужны.

Нам тоже так надо. У нас в стране всё ещё слишком много чахлых интеллигентов, любителей Сахарова и Лихачёва. С такими кашу не сваришь.