Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

И вообще, Марат, не слушай меня особенно. Я уже того… Нюхнул малость сегодня…

– А, так ты поддатый? – крепко хлопнув Мишу по плечу, весело спросил я.

– Я – пиздатый! – так же весело ответил он, заваливаясь на бок. – I am strong and pussy, как говорят англичане! – громко простонал он, вытягивая к потолку правую руку.

Ну, Марат, выпьем за Британию!

Land of hope and glory, мать твою!

Стефанко потянулся к стоявшей на журнальном столике банке. Он приподнялся, сел в почти нормальное положение, дёрнул за кольцо и открыл банку.

Я тоже взял со стола одну, тоже дёрнул за кольцо и тоже открыл.

Мы чокнулись и выпили.

– Надо проветриться, – устало отчеканил Миша, напряжённо оглядывая диван и журнальный столик. – А мы что, уже всё съели? – вдруг удивлённо спросил он. – Ничего себе! Ну и скорость!

Да, забыл вам сказать: всё то время пока Миша расхваливал англичан, – он продолжал жевать.

Я, честно признаться, тоже не отставал. Пока Стефанко говорил, я его внимательно слушал, а параллель лопал себе за милую душу лопал шоколадные батончики и конфеты.

За то время, что Миша говорил, мы с ним успели сожрать всё, что принесли из кухни. Так что когда его торжественная речь закончилась, лежавшая на столе и на диванных подушках снедь в упаковках тоже подошла к концу.

– Пойдём, выйдем!.. – устало произнёс он. – Мне нехорошо что-то… На воздух надо…

Мы встали. Миша пошёл к себе в спальню для того, чтобы переодеться. Я сразу направился в прихожую, надел ботинки, накинул на плечи куртку.

Минут через пять появился Стефанко.

– Сейчас пойдём, – сказал он, обуваясь.

Он одел куртку, и мы пошли.

Гулко стучали о выскобленные бетонные ступеньки лестницы подошвы наших башмаков.

В молчании мы спустились на первый этаж.

Подъездная дверь открылась. Свежий морозный воздух ударил нам в лица. Мы вышли и попали в ночь.

Чистое, без единого облако, высоко сине-чёрное небо переливалось точно гигантских размеров агат.

Со всех сторон нас окружала густая темнота мрачных, почти совсем не освещённых дворов. То здесь, то там, меж ветвей исполинских деревьев прятались тускло мерцавшие в прозрачном воздухе холодной февральской ночи красновато-жёлтые фонари.

И казалось, будто тёмные дворы – это космос. Такой весь огромный, мрачный, холодный. А редкие фонари во дворах – рассеянные во вселенной маленькие жёлтые солнца.

Тишина вокруг. Никого и ничего не слышно. Ни машин, ни людей. Только свежий, сегодня нападавший снег хрипло трещит под ногами.

Мы погуляли немного, а затем вернулись к Мише домой.

– Пошли в комнату! – пробурчал Стефанко, направившись к себе в спальню. Он устало держался руками за лицо. – Ну же, пойдём! – сказал он, остановившись в дверном проёме.

Миша вяло держался за косяк двери. Глаза его были закрыты. Казалось, он сейчас упадёт.

– Иду, Миша, – устало и грустно произнёс я, направляясь к нему.

Стефанко неспешно вполз в собственную спальню. Не вошёл, а именно вполз.

Большой свет он зажигать не стал. Так и вошёл в тёмную комнату.

Едва держась на ногах, Миша доковылял до кровати.

Он склонился перед стоявшей возле его ложа тумбочкой. Раздался щелчок небольшого выключателя. Стоявшая на тумбочке лампа вспыхнула ярким желтоватым светом. Свет её сильно приглушал массивный абажур.

Комната погрузилась в приятный, в меру таинственный полумрак.

Миша смачно плюхнулся на нерасстеленную кровать животом вниз. Лицо его уткнулось в белоснежную подушку. Он полежал так пару секунд. Затем кряхтя и охая немного приподнялся на руках, перевернулся на спину и раскинул руки в стороны.

– Займёмся сексом? – внезапно спросил спросил он наигранно-бодрым голосом.

– Миш, не дури! – отмахнулся я. – Ты едва до кровати дошёл. Ты заснёшь до того, как я разденусь. Или в крайнем случае во время самого этого… Ну, ты понимаешь, короче.

– Хочу секса! – незлобно, но твёрдо отчеканил Миша, беззвучно стукнув кулачком по кровати.

– Ладно, будет тебе! – ответил я и начал раздеваться.

Предчувствие меня не обмануло. Миша и вправду заснул до того, как я успел полностью раздеться.

Когда я уже готов был скинуть с себя нижнее бельё, то обнаружил, что мой партнёр мирно спит.

– Вот чёрт! – пробурчал я себе под нос. – Зря разделся! Только время потратил!

Будить я Мишу не стал. Просто ушёл себе домой.

Уходя из квартиры Стефанко, я просто захлопнул за собой входную дверь. Ключей от его жилища у меня тогда не было. Запереть квартиру на ключ я не мог.

Впрочем, район у нас относительно тихий. Кроме школоты, особо напастей и нет. Если что и случается, то нечасто. На замок поэтому дверь можно и не запирать.

Я шёл от Миши домой и думал. Думал обо, о чём мы с ним говорили. Про Англию, про школы… Про то, что это значит, – жить только для себя.

Над моей головой зажигались огромные белые звезды. Я не смотрел на них. Я шёл по залитым лучами жёлтого света фонарей московским улицам. Шёл и думал.

В это время мимо меня с оглушительным свистом проносились роскошные автомобили богачей.

Возле метро суетно толпились возвращавшиеся после работы люди. Они набивались в фойе, толкались, давили друг друга.Затем они выдавливались на улицу, на крохотный пятачок заасфальтированной земли перед станцией, и оттуда быстро, как капельки ртути, разбегались по своим домам.

Домой я вернулся часов в одиннадцать вечера. От родителей мне в тот день влетело.

На следующий день мы с Мишей вместе отправились на званый обед к Тоне.

Я помню этот день так, как будто бы он был вчера.

Это важный день. Про него нельзя забывать.

Знаете, в жизни человека вообще есть такие вещи, про которые он помнит всю жизнь. Думаю, этот день относится к их числу. Я даже не представляю, как это можно, – взять да и забыть его. Для меня это что-то немыслимое, ужасное. Этот день во многом сформировал меня. Забыть его значило бы потерять частицу себя, лишиться чего-то важного.

Не знаю даже, как лучше начать рассказ об этом дне. Может быть, стоило бы рассказать обо всём по порядку, от начала и до конца. Поведать обо всех мелочах, которые со мной в тот день произошли. Или, может, лучше сразу приступить к делу?..