Том 1. Стихотворения

21. VIII.08

«Открыты окна. В белой мастерской…» *

Открыты окна. В белой мастерской Следы отъезда: сор, клочки конверта. В углу стоит прямой скелет мольберта. Из окон тянет свежестью морской. Дни все светлей, все тише, золотистей — И ни полям, ни морю нет конца. С корявой, старой груши у крыльца Спадают розовые листья.

28. VIII.08

Художник *

Хрустя по серой гальке, он прошел Покатый сад, взглянул по водоемам, Сел на скамью… За новым белым домом Хребет Яйлы и близок и тяжел. Томясь от зноя, грифельный журавль Стоит в кусте. Опущена косица, Нога — как трость… Он говорит: «Что, птица? Недурно бы на Волгу, в Ярославль!» Он, улыбаясь, думает о том, Как будут выносить его — как сизы На жарком солнце траурные ризы, Как желт огонь, как бел на синем дом. «С крыльца с кадилом сходит толстый поп, Выводит хор… Журавль, пугаясь хора, Защелкает, взовьется от забора — И ну плясать и стукать клювом в гроб!» В груди першит. С шоссе несется пыль, Горячая, особенно сухая. Он снял пенсне и думает, перхая: «Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль».

1908

Отчаяние *

…И нового порфирой облекли И назвали владыкою Ирана. Нож отняли у прежнего тирана, Но с робостью, с поклоном до земли. В Испании — рев варварского стана, Там с грязью мозг копытами толкли… Кровоточит зияющая рана В боку Христа. — Ей, господи, внемли! Я плакал в злобе; плакал от позора, От скорби — и надежды: я года Молчал в тоске бессилья и стыда. Но я так жадно верил: скоро, скоро! Теперь лишь стоны слышны. В эти дни Звучит лишь стон… Лама савахфани?

1908

«В полях сухие стебли кукурузы…» *

В полях сухие стебли кукурузы. Следы колес и блеклая ботва. В холодном море — бледные медузы И красная подводная трава. Поля и осень. Море и нагие Обрывы скал. Вот ночь, и мы идем На темный берег. В море — летаргия Во-всем великом таинстве своем. «Ты видишь воду?» — «Вижу только ртутный Туманный блеск…» Ни неба, ни земли. Лишь звездный блеск висит под нами — в мутной Бездонно-фосфорической пыли.

<1908>

Трон Соломона *

На письмена исчезнувших народов Похожи руны Времени — значки Вдоль старых стен и полутемных сводов, Где завелись точильщики-жучки. Царь Соломон повелевал ветрами, Был маг, мудрец. «Недаром сеял я, — Сказал господь. — Какими же дарами Венчать тебя, царь, маг и судия?» «Сев славных дел венчает солнце славы, — Ответил царь. — Вот гении пустынь Покорны мне. Но гении лукавы, Они не чтут ни долга, ни святынь. Трон Мудрости я им велел построить, Но я умру — и, бросив труд, в Геджас Уйдут они. Ты мог мне жизнь устроить: Сокрой от них моей кончины час». «Да будет так», — сказал господь. И годы Текли в труде. И был окончен трон: Из яшмы древней царственной породы, Из белой яшмы был изваян он. Под троном львы, над троном кондор горный, На троне — царь. И ты сокрыл, творец, Что на копье склоняется в упорной, Глубокой думе — высохший мертвец. Но рухнет он! Древко копья из кедра, Оно — как сталь. Но уж стучат жучки! Стучат, стучат — и рассыпают щедро Зловещие, могильные значки.

<1906–1908>

Рыбалка *

Вода за холодные серые дни в октябре На отмелях спала — прозрачная стала и чистая. В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая: Рыбалка сидела на утренней ранней заре. В болоте лесном, под высоким коричневым шпажником, Где цепкая тина с листвою купав сплетена, Все лето жила, тосковала о дружке она, О дружке, убитой заезжим охотником-бражником. Зарею она улетела на дальний Дунай — И горе забудет. Но жизнь дорожит и рыбалкою: Ей надо помучить кого-нибудь песенкой жалкою — И Груня жалкует, поет… Вспоминай, вспоминай!

<1906–1908>

Баба-Яга *

Гулкий шум в лесу нагоняет сон — К ночи на море пал сырой туман. Окружен со всех с четырех сторон Темной осенью островок Буян. А еще темней — мой холодный сруб, Где ни вздуть огня, ни топить не смей, А в окно глядит только бурый дуб, Под которым смерть закопал Кощей. Я состарилась, изболелась вся — Десять сот годов берегу ларец! Будь огонь в светце — я б погрелася, Будь дрова в печи — похлебала б щец. Да огонь — в морях мореходу весть, Да на много верст слышен дым от лык… Черт тебе велел к черту в слуги лезть, Дура старая, неразумный шлык!

<1906–1908>

Дикарь *

Над стремью скал — чернеющий орел. За стремью — синь, туманное поморье. Он как во сне к своей добыче шел На этом поднебесном плоскогорье. С отвесных скал летели вниз кусты, Но дерзость их безумца не страшила: Ему хотелось большей высоты — И бездна смерти бездну довершила. Ты знаешь, как глубоко в синеву Уходит гриф, ужаленный стрелою? И он напряг тугую тетиву — И зашумели крылья над скалою, И потонул в бездонном небе гриф, И кровь, звездой упавшую оттуда На берега, на известковый риф, Смыл океан волною изумруда.

<1906–1908>

Напутствие *

«За погостом Скутари, за черным Кипарисовым лесом…» — «О мать! Страшно воздухом этим тлетворным Молодому дышать!» «Там шалаш, в шалаше — прокаженный…» «Пощади свежесть сердца!..» — «Склонись До земли и рукой обнаженной Гнойной язвы коснись». «Мать! Зачем? Разве душу и тело Я не отдал тебе?» — «Замолчи. Ты идешь на великое дело: Ждут тебя палачи. Тверже стали, орлиного когтя Безнадежное сердце. Склонись — И рукой, обнаженной до локтя, Смертной язвы коснись».

<1906–1908>

Последние слезы *

Изнемогла, в качалке задремала Под дачный смех. Синели небеса. Зажглась звезда. Потом свежее стало. Взошла луна — и смолкли голоса. Текла и млела в море полоса. Стекло балконной двери заблистало. И вот она проснулась и устало Поправила сухие волоса. Подумала. Полюбовалась далью. Взяла ручное зеркальце с окна — И зеркальце сверкнуло синей сталью. Ну да, виски белеют: седина. Бровь поднята, измучена печалью. Светло глядит холодная луна.

<1906–1908>

Рыбачка *

— Кто там стучит? Не встану. Не открою Намокшей двери в хижине моей. Тревожна ночь осеннею порою — Рассвет еще тревожней и шумней. «Тебя пугает гул среди камней И скрежет мелкой гальки под горою?» — Нет, я больна. И свежестью сырою По одеялу дует из сеней. «Я буду ждать, когда угомонится От бури охмелевшая волна И станет блеклым золотом струиться Осенний день на лавку из окна». — Уйди! Я ночевала не одна. Он был смелей. Он моря не боится.