Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Увы, как стар сей анекдот: Чиж пролетал над океаном И, уронив в него помет, Исчез бесследно за туманом.

III

Игорь Северянин

Весь напомаженный, пустой поэзофат Бесстыдно рявкнул, легких не жалея: «Поэт, как Дант, мыслитель, как Сократ, Не я ль достиг в искусстве апогея?!» Достиг, увы… Никто из писарей Не сочинил подобного «изыска»… Поверьте мне, галантный брадобрей,— Теперь не миновать вам обелиска.

IV

А. Белый

Ради шаткой клички «гений», Оскопив слепой талант, Хлещет бредом откровений Пифианский симулянт. Каждый месяц две-три книжки, А король все гол и гол… Ах, заумный сей футбол Надоел нам до отрыжки!

V

Маяковский

Смесь раешника с частушкой, Барабана с пьяной пушкой,— Красный бард из полпивной, Гениальный, как оглобля,— От Нью-Йорка до Гренобля Мажет дегтем шар земной.

VI

Автобиография т. Есенина

«И возвратятся псы на блевотину свою»

«Я советский наглый „рыжий“ С красной пробкой в голове. Пил в Берлине, пил в Париже, А теперь блюю в Москве».

VII

А. Н. Толстой

(«Хождения по гонорарам»)

В среду он назвал их палачами, А в четверг, прельстившись их харчами, Сапоги им чистил в «Накануне». Служба эта не осталась втуне: Граф, помещик и буржуй в квадрате — Нынче издается в «Госиздате».

VIII

Демьян Бедный

Военный фельдшер, демагог, Делец, упитанный и юркий, Матросской бранью смазав слог, Собрал крыловские окурки. Семь лет «Демьяновой» ухой Из красной рыбы, сплошь протухшей, Он кормит чернь в стране глухой, Макая в кровь язык опухший. Достиг! Советские чины Ему за это дали право Носить расстрелянных штаны И получать пайки удава.

IX

«Накануне»

Раскрасневшись, словно клюква, Говорит друзьям Не-Буква: «Тридцать сребреников? Как?! Нет, Иуда был дурак… За построчные лишь слюни Самый скромный ренегат Слупит больше во сто крат!» <1924>

Гигиенические советы * (Из эмигрантского альбома)

Ты не салопница, ты муж почтенных лет. Не сплетничай! Тебе какое дело — Живет ли Львов с хозяйкой или нет? У Львова собственный карман, душа и тело. Не спорь с прохожими. Сто душ — сто разных струн. Чем в клочья драть последние рубашки И зря запутывать российский наш колтун, Сыграй с соседом лучше молча в шашки. Левей раз в месяц, чаще — непристойно, И то же самое скажу о правизне. А то уж очень это беспокойно — Два раза в день менять свой щит в грызне. Бесчестно звать других распяться к скифам, А самому в Passy зарыться в ил. Иль Прометей, воспетый старым мифом, Чужой печенкой коршуна кормил?.. Работы нет? Мансарда — тесный шкап? Не унывай… Скажу тебе заочно: Земная жизнь ведь беженский этап, Лишь в вечности устроимся мы прочно. Когда твоя хозяйка пансиона Характером подобна сатане, Не ставь креста на всей чужой стране — Такое заключенье беспардонно. Твой сват в Москве «устроился» и сыт? Но тысячам других безмерно тяжко. Не утверждай же, вздорная букашка, Что там в Москве всеобщий райский быт. Задумавши из Вены плыть в Париж,— Парижских не запрашивай собратий… У них ведь свой, особенный престиж: «Сиди, не рыпайся! Нет крова! Нет занятий!» На диспуты, о брат мой, не ходи! Чужих мозгов брать на прокат не надо. Иль гор словесных мало позади — Зачем же вновь записываться в стадо? Кто б ни божился с миною блаженной,— «Завоеваньям революции» не верь: Болели зубы — взвился Красный Зверь И зубы с головой отгрыз мгновенно. <1924>

Красная бабушка * (С натуры)

Подрубленных волос лохмато-серый круг, Глаза сознательной, тупой марксистской жабы И в нижней челюсти, широкой, как битюг, Упорство деревенской старой бабы.

Она приехала в саксонский пансион Чинить свои одышки и запоры И целый день, как красный граммофон, Разводит всласть советские узоры. «Лжет эмиграция: у нас прекрасный строй,— Багеты, справедливость и культура… Крестьяне обжираются икрой, Рабочий — мощная, свободная фигура. Буржуазия розовеет с каждым днем, Интеллигенция ликует от восторга. Неслыханный, невиданный подъем,— А все венчает ренессанс Внешторга…» Лишь об одном ни звука граммофон: Что сын ее — персона в чрезвычайке, Что дочь ее — предатель и шпион, Что все ее друзья из той же шайки. Что у себя на даче в дни войны,— На самой буржуазной барской даче,— Она, для ускорения «весны», Хранила бомбы… Ведь нельзя-с иначе… Что в предварилке высидевши год, Она жила там мирно, как в курорте. Зато теперь «проклятый старый гнет» Она клянет с незлобливостью черта.