Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

В плену *

Оптовый продавец подтяжек, мистер Крукс, Пресытясь барышом, раскроет карту, Ткнет пальцем в первое попавшееся место — В Мадагаскар, Калькутту или Яву, Возьмет каюту, сунет в толстый сак Все, что его от обезьяны отличает,— И поплывет… Весь глобус, наша милая земля, С прекрасной, многогранной пестротой, К услугам сэра Крукса… Дымя сигарой, втиснется в качалку, Слоновьи ноги вытянет за борт, И, в пломбах ковыряя зубочисткой, Бессмысленно упрется в океан. В природе он не больше понимает, Чем в трех сезонных симфонических концертах, Где первый ряд всегда к его услугам… Но печень, но негоциантский сплин — И, наконец, престиж старинной фирмы… Путь бодрый, мистер Крукс!

* * *

А ты поэт, нелепый человек, От детских лет заложник пресных будней, Как за ногу привязанный, торчишь В каком-нибудь столичном захолустье… Берешь взаймы у жажды и мечты, Балконный плющ раскрашиваешь в пальму И в море безразличных пиджаков Упрямо ищешь смелых Дон-Кихотов… Клубятся дни, седеет голова, Усталость ржавчиной подтачивает сердце,— Сшивай мечты в пузатую тетрадь! Торгуй молитвами, — быть может, тот же Крукс Твои сонеты сунет в чемодан, И, неразрезанные, съежившись на дне, Они объедут свет, как крыса в трюме… <1923>

В саксонских горах *

Над головою по веревке вползает немец на скалу. А я лежу ленивей кошки, приникнув к теплому стволу. В груди пушистой желтой ивы поет, срываясь, соловей, И пчелы басом распевают над сладкой дымкою ветвей. У ног ручей клокочет гулко, по дну форель скользнула в щель, Опять сияет в горной чаще расцветший радостью апрель! Ах, если б Ты, вернувший силы поникшей иве, мхам средь скал, Весною снова человека рукою щедрой обновлял: Чтоб равнодушная усталость исчезла, как февральский снег, Чтоб вновь проснувшаяся жажда до звезд стремила свой разбег, Чтоб зачернел над лбом упрямым, как в дни былые, дерзкий чуб, Чтоб соловьи любви и гнева слетали вновь с безумных губ… 1923, апрель

В поте лица *

Поет рубанок гладкий, Взлетает по доске, И стружки в беспорядке Шуршат на верстаке, И клей ворчит в клеянке На медленном огне, И незабудки в банке Синеют на окне. Так любо в такт работе Заливисто свистать И ни о чем не думать, И ничего не знать. На подоконник жаркий Прилег знакомый кот. В шкафу остались шкварки,— Учуял, обормот! А воробьи-злодеи На пыльной бузине Вытягивают шеи И тянутся ко мне. Ходи, рубанок, легче, Укачивай мозги,— День тянется, как кляча, И впереди — ни зги…

Сползает слой за слоем, Шипит-поет доска, Ореховым настоем Окрасим ей бока… Бурав провертит дырки, Нож сгладит мат торцов, Резные растопырки Проденем с двух концов,— И вот, гляди, над койкой, Вся стройная, как бриг, Повиснет этажерка, Скворешница для книг… Суровая, как шкипер, Не раз, ключом звеня, Хозяйка, фрейлен Пипер, Буравила меня: «Тургенев на диване… Кнут Гамсун на полу… Словарь на чемодане, А „Руль“ и „Дни“ в углу!» Ну, что ж… Пора бедняжку Избавить от хлопот. Какое ваше мненье Об этом, мистер кот? <1923>

Из дневника поэта *

Безмерно жутко в полночь на погосте Внимать унылому шипению ольхи… Еще страшнее в зале на помосте Читать на вечерах свои стихи. Стоит столбом испуганная Муза, Волнуясь, комкает интимные слова, А перед ней, как страшная Медуза, Стоглазая чужая голова… Такое чувство ощущает кролик, Когда над ним удав раскроет пасть, Как хорошо, когда поставят столик: Хоть ноги спрячешь — и нельзя упасть…

А по рядам, всей ощущаешь кожей, Порхает мысль в зловещей тишине: «Ах, Боже мой, какой он непохожий На образ тот, что рисовался мне!» У Музы спазма подступает к глотке, Застыло время, в сердце алый свет. Какие-то разряженные тетки Наводят, щурясь, на тебя лорнет… Как подчеркнуть курсивом слова шутку? Как расцветить волненьем тона боль? И, как суфлер, запрятавшийся в будку, Дубовым голосом бубнишь чужую роль. А лишь вчера, когда вот эти строки Качались в беззаботной голове, Когда у Музы разгорались щеки, А за окном плыл голубь в синеве, И чай дымился в солнечном стакане, И папироса тлела над рукой,— Мгновенья плыли в ласковом тумане И так был тих задумчивый покой… Скорей, скорей… Еще четыре строчки. Зал потонул в сверкающем чаду. На берег выйду у последней точки И полной грудью дух переведу! <1925>

Предвесеннее *

Ты ждешь весны? Я тоже жду… Она приходит раз в году. Зеленый пух завьет весь сквер, И на подъезде тощий сэр, Пронзая мартовскую ночь, Во всю мяукнет мочь… Ручей вдоль края мостовой, Звеня полоскою живой, Сверкнет на перекрестке вдруг, Потом нырнет в прохладный люк И унесет в подземный край Кораблик твой… Пускай!

День стал длиннее чуть-чуть-чуть… Еще февраль свистит в окно, Еще туман взбивает муть,— Нам, право, все равно: На всех кустах, — пойди-ка в сад,— Живые почки чутко спят. И в снежной чаще спит медведь, Он чует, лапу в пасть зажав, Что скоро солнечная медь Заткет луга узором трав… И в дальнем Конго журавли Уже готовят корабли. Приди ж, дружок-весна, скорей Из-за лазоревых морей… Твой первый листик я сорву, К губам притисну в старом рву И звонко щелкну в тишине, Как белка на сосне!.. <1926>

Как я живу и не работаю *

На заре отправляюсь в Булонский мой лес,— Он подчас заменяет Таити… Над прудом чуть дымится жемчужный навес. В этот час вы, я думаю, спите? Выгнув шею в большое французское S, Черный лебедь торопит: «Дай булки!» Я крошу ему булку. А с лона небес Солнце брызжет во все закоулки.

* * *

Если кто-нибудь скажет (болтун-следопыт!), Что встаю я обычно в двенадцать,— Это грубая сплетня, и в частный мой быт Попросил бы его не вторгаться… Стадо ланей бесшумным движеньем копыт Топчет плющ у песчаного яра. Зацветает рябина. Ворона кричит. На скамейке целуется пара.