Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Раздвигается порт. Вкусно пахнёт соленая даль. За спиной над домами янтарная мгла и пылища. На волне, отражая дрожаще-цветную спираль, Пароходы пустые открыты до ржавого днища. Удирает душа… Ничего на земле ей не жаль. Паутиной стальною маячит воздушный паром. Спят подъемные краны, амбары пустынны и резки. Островок, как дракон, промелькнул острозубым бугром, Мол растаял и косо отходит гранитным ребром. Закачался наш катер… Веселые брызги и всплески! Далеко-далеко чуть сквозит желто-серый Марсель. Богородица — щит рыбаков — золотится над далью. Развертелась моторная прялка — журчащая трель, Хрусталем васильковым вспухает морская постель, Переливчатой льется эмалью… Повернули назад. Не навек же заплыли сюда… Катер мал. Надо жить, и ходить, и работать, и драться. Ты послушай, послушай, как гулко лопочет вода! На часок из тюрьмы отпускает судьба иногда, Час промчался… изволь возвращаться. Вырастают седые дома, расплывается мгла. Флаг наш вяло повис — скучно в гавани виться и хлопать… Как гагары, качаются лодки, томительно пахнет смола. У камней полукругом кишат-копошатся тела — Это люди смывают марсельскую копоть… <1928>

На току *

По овсяным снопам Возит мул допотопный каток, Свесил голову вбок, Подбирает колосья к зубам. Шелестит карусель… Напрягает все мускулы мул, Раздувает бока, А хозяин уселся под ель, Трубку в зубы воткнул И дымит в облака.

Ходит мул без конца… И бормочет, и фыркает в нос: «Надо в поте лица Добывать свой насущный овес!» А за толстым гранитным катком Ходят гуси гуськом И, шипя и косясь на бревно, Не трудясь, подбирают зерно. Слышишь, веялка мерно пыхтит? Пыль из устья раструбом летит. Русский запах овса — благодать! Ты вертись, ты вертись, рукоять… Раздобрели мешки, Как поповны, толсты-широки… Напрягая хребет меж колес, Мул в сарай на двуколке их свез. Плавно вздулось белье на лугу. На току — ни души, Только голуби бродят в кругу. На овсяном стогу Человек разметался в тиши… Жук в соломе шуршит у волос, Над глазами — метелкой овес. Гаснет в небе коралловый пыл, Аметистом пронизана даль, И над бором — родная печаль — Левитановский месяц застыл. 1928 Пюжет

Прованс *

У колодца

Из моря вышло кроткое солнце И брызнуло в сосны янтарной слюдой. Беру ведро и по светлой тропинке Спускаюсь вниз вдоль холма за водой. А сзади фокс, бородатый шотландец, Бредет, зевая, за мной по пятам. Здравствуйте, светло-зеленые лозы! Шелест ответный бежит по кустам… Над пробковым дубом промчалась сорока, Внизу, над фермой завился дым… Вот и колодец — за старою фигой — Замшелые камни кольцом седым. Ведро, звеня, опускается в устье, Так сонно пищит чугунный блок. Сквозь щит ежевики склоняешься к устью: Дрожит и плещется темный кружок,— Как будто во влажную душу природы Заглянул ты в ранний безмолвный час… Упруго взбегает тугая веревка, В оцинкованном лоне студеный алмаз. Голубеет вода переливным лоском, Тихо качает ржавым листом… Прикоснешься губами, пьешь — не напьешься И мысленно вертишь кентаврским хвостом. Ты, фокс, не зевай, городская собака! Взгляни, как ветер кудрявит лозу, Как с гулким звоном вдоль светлой дороги Проходят тучные овцы внизу… Пойдем-ка к дому тихо и чинно. Все крепче свет на сосновых стволах, И яро скрежещут, проснувшись, цикады Во всех зеленых, лесных углах.

Ферма

Весь дом обшит навесами — Щитами камыша. Кот на щербатом столике Разлегся, как паша… Петух стоит задумчиво Среди своих рабынь. Сквозь темный лоск шелковицы Ликующая синь. Лук тучными гирляндами Свисает вдоль стены. Во все концы симфония Бескрайней тишины… Под лапчатой глицинией На древнем сером пне Сидит хозяйка дряхлая, Бормочет в полусне… Она не знает, старая, Что здесь над ней вокруг Земное счастье тихое Сомкнуло светлый круг… Два олеандра радостно Качают сноп цветов, Мул на дорогу сонную Косится из кустов. Стеною монастырскою Со всех сторон камыш, И море блещет-плавится В просветах хвойных ниш.

На холме

Разлив остролистых каштанов, Над ними — пробковый дуб, А выше — гигантские сосны Вздымают по ветру чуб. Сторонкой угольщик старый С мешком спускается вниз. Качнулся игрушечный парус Над блеском сияющих риз. Лежу на прогретых щепках… Под скрежет цикадных пил Хотя б провансальский леший Со мною мой хлеб разделил… Ау! Но из бора ни звука. Не видит, не слышит. А жаль… Мы б слушали строго и молча, Как ржет за ущельем мистраль. Мы б выпили вместе по-братски Из фляжки вина в тишине, И леший корявою лапой Меня б потрепал по спине. Должно быть, застенчивый малый, Зарывшись за камнем в хвою, Зелеными смотрит глазами На пыльную обувь мою. Ну что же, не хочет — не надо… Я выпью, пожалуй, один. За ветер! За светлое море! За мир провансальских долин. <1930>

В осенний день *

Сквозь небесное сито весь день моросил Тусклый, серенький дождик. Хлопья туч паутиною рваной носились Над Северным морем… Мы бегали к морю прощаться — Смеялись, толкались, Писали на старых купальных будках Свои имена, Махали, как дураки, Хмурому морю платками… Итальянец, быть может, завыл бы От этой бескрайней мглы, От ив прибрежных, пронизанных мокрою пылью, От диких скудных песков,— А мы обнимали глазами серый залив, Серые будки, нашу серую дачку, Даже серый, заплеванный грязью забор. И запах прели: Сыроежки, промокший вереск, кленовые влажные листья,— Въелся нам в складки души и портпледов На долгие годы. Бутылка пуста, но вино было густо: Вспомни, закрой глаза и вдохни…

И вот теперь: юг, Прованс — благодать… Но только небо обложат низкие, круглые тучи, И синее море станет графитным, И песок закурится в дюнах, Свиреля знакомым северным свистом, А над холмами дымная опустится мгла, И ветер сырой во всех кустах залопочет, С усмешкою слушаешь жалобы Фермеров здешних и рыбаков: «Ах, какая погода! Какая, сударь, погода!» В предчувствии долгих дождей душа оживает, Как белый медведь в осенний холодный день В своем парижском бассейне… Даже банки с грибами в лавках местечка Вдруг стали родными — А летом глаза на них не смотрели. Жду не дождусь: Плеска, журчанья, мокрого блеска коры, Гулкого плача воды, струящейся с кровли, Запаха глины размытой, Улиток, ползущих вдоль липкой скамейки… Вереск оживший Сиреневым дымом холмы расцветит, И бодрая осень Протянет волнистые пряди тумана Из Прованса — К далекой северной дачке… <1930>

В рыбачьем местечке *

Русалки в широких матросских штанах Развинченно бродят по пляжу. Семейство марсельцев, обнявшись в волнах, Взбивает жемчужную пряжу… У будки прилизанный юноша-сноб, На камень взобравшись отлогий, Пытается встать для чего-то на лоб, Мохнатые вскинувши ноги. Под зонтом, усевшись на клетчатый плед, Спиной к облакам и заливу Какой-то соломенно-бронзовый швед Ест с детской улыбкою сливу. Вскипает волна — темно-синий удав, Весь берег в палатках узорных, И дети, испуганно губы поджав, На осликах едут покорных… Но вот из-за бора летит гидроплан, Косые снижаются лыжи, Скрежещет гигантской цикадою стан И вихрем несется все ниже: Взметнулась снопом водяная межа — И дамы, собаки и дети Бегут, спотыкаясь, пища и визжа, К свалившейся с неба комете.

* * *

За пляжем у тихой дремотной луки Темнеют дорожками сети,— Пингвинами ходят вдоль них старики И ноги волочат, как плети. Носы их багровы, тела их грузны, На них пояса, как подпруги… Часами недвижно сидят у сосны,— Что больше им делать на юге? А их сыновья, мускулистый народ, Надвинувши лихо береты, Играют в шары, наклонившись вперед, Полуденным солнцем прогреты. У мола цветные домишки в тени, Над трубами дым, словно вата. Не раз рисовали мы в детские дни Такие домишки когда-то… Томится густой виноград на стене, Чуть дышат под окнами шторки, И кот созерцает, как в сонной волне Полощатся дынные корки… На скамьях кружок молчаливых старух — Красавиц былых привиденья. Их руки не в силах согнать даже мух, Иссохшие руки-поленья… И вдруг повернулись: с курортной черты Зашла в шароварах наяда, Гримасой сжимаются дряблые рты И столько в гримасе той яда, Что сам Вельзевул, покраснев, как морковь, Закрылся б плащом торопливо… Но дева чуть морщит безбровую бровь И бедрами вертит лениво. Девчонка-подросток со вздохом глухим На гостью глядит городскую… За лесом крылатый корабль-пилигрим Врезается в синьку морскую. 1931