Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Картофельная идея *

Я давно уж замечаю: Если утром в час румяный Вы в прохладной тихой кухне Кротко чистите картошку И сочувственно следите, Как пружинистой спиралью Вниз сползает шелуха,— В этот час вас посещают Удивительные мысли… Ритм ножа ли их приносит,— Легкий ритм круговращенья,— Иль движения Жильберты, Добродетельной бретонки, Трущей стекла круглым жестом Над карнизом визави? Мой приятель, Федор Галкин, У стола, склонясь над чашкой, В кофе бублик свой макает И прозрачными глазами, Словно ангел бородатый, Смотрит томно на плиту… Если б он поменьше чавкал, Если б он поменьше хлюпал, Как насос вбирая кофе,— Он бы был милей мне вдвое… Потому что эти звуки, Обливая желчью сердце, Оскверняют тишину. — Федор! — вдумчиво сказал я, Чистя крепкую картошку: — Днем и ночью размышляя Над разрухой мировою, Я пришел к одной идее, Удивительно уютной, Удивительно простой… Если б, друг, из разных наций Отобрать бы всех нас зрячих, Добрых, честных, симпатичных И сговорчивых людей,— И отдать нам во владенье Нежилой хороший остров,— Ах, какое государство Взгромоздили бы мы там! Как хрусталь оно б сияло Над пустыней мировою… Остальные — гвоздь им в душу! — Остальные — нож им в сердце! — Пусть их воют, как шакалы, Пусть запутывают петли, Пусть грызутся, — но без нас.

Федор Галкин выпил кофе, Облизал усы и губы И ответил мне, сердито Барабаня по столу: «Я с тобою не поеду. В детстве я проделал опыт — В детстве все мы идиоты — Сотни две коровок божьих Запихал с научной целью Я в коробку из-под гильз, В крышке дырки понатыкал, Чтобы шел к ним свет и воздух, Каждый день бросал им крошки, Кашу манную и свеклу,— Но в неделю все подохли… От отсутствия ль контрастов, От сужения ль масштабов, От избытка ль чувств высоких Или просто от хандры? Не поеду!» — Федор Галкин Раздраженно скомкал шляпу И, со мной не попрощавшись, Хлопнул дверью и ушел. 1932

Пластика *

Из палатки вышла дева В васильковой нежной тоге, Подошла к воде, как кошка, Омочила томно ноги И медлительным движеньем Тогу сбросила на гравий,— Я не видел в мире жеста Грациозней и лукавей! Описать ее фигуру — Надо б красок сорок ведер… Даже чайки изумились Форме рук ее и бедер… Человеку же казалось, Будто пьяный фавн украдкой Водит медленно по сердцу Теплой, бархатной перчаткой.

Наблюдая хладнокровно Сквозь камыш за этим дивом, Я затягивался трубкой В размышлении ленивом: Пляж безлюден, как Сахара,— Для кого ж сие творенье Принимает в море позы Высочайшего давленья? И ответило мне солнце: «Ты дурак! В яру безвестном Мальва цвет свой раскрывает С бескорыстием чудесным… В этой щедрости извечной Смысл божественного свитка… Так и девушки, мой милый, Грациозны от избытка». Я зевнул и усмехнулся… Так и есть: из-за палатки Вышел хлыщ в трико гранатном, Вскинул острые лопатки. И ему навстречу дева Приняла такую позу, Что из трубки, поперхнувшись, Я глотнул двойную дозу… <1932>

ИЗ ПРОВАНСАЛЬСКОЙ ТЕТРАДИ *

Мистраль *

Пускай провансальские лиры звенят: «Мистраль — это шепот влюбленных дриад, Мистраль — это робкий напев камыша, Когда в полнолунье он дремлет, шурша, Мистраль — перекличка мимозных стволов, Дубово-сосновая песня без слов, Мистраль — колыбельная песня лозы, Молитва лаванды и вздох стрекозы…» Пускай провансальские лиры звенят,— Я прожил в Провансе два лета подряд. Сегодня в усадьбе бушует мистраль. С утра замутилась небесная даль, Летят черепицы с грохочущих крыш, В истерике бьется безумный камыш, У псов задираются к небу хвосты, Из книги, шипя, вылетают листы, Верандная кровля, как дьявол шальной, Шуршащее чрево вздымает копной, И кот мой любимый, мой вежливый кот В отчаянье лапою землю дерет… У моря ли сядешь — лопочет песок, Струится за шиворот, хлещет в висок, Колючие брызги врываются в нос, И ветер горланит, как пьяный матрос. В лесу ли укрытого ищешь угла,— Пронзает сквозняк от ствола до ствола, Вверху завывает чудовищный рог, Взлохмаченный вереск скрежещет у ног, А злое шипенье сосновых кистей Вползает под кожу до самых костей… Из хижины старой в окошко гляжу: Дыбясь, виноградник ложится в межу, Вздымаются ленты засохших бобов, И желчь приливает до самых зубов… Кого бы зарезать? Кота или пса? Над крышей шакальи хрипят голоса, Под балкой качается сочная гроздь,— И с завистью тайной косишься на гвоздь. Душа — словно мокрый, слинявший чулок… С размаху бросаешь тетрадь в потолок. В ответ в очаге загудели басы, И сажа садится, кружась, на усы. В саду показался земляк-агроном, Под мышкой баклага с пунцовым вином, Рот стиснут, в глазах смертоносная сталь, Прическу винтом завивает мистраль. Влетевший за ворот воздушный поток Из левой штанины вдруг вырвался вбок… Спина парусит, и бока пузырем. Буксирной походкой берет он подъем. «С веселой погодкой, любезнейший друг!» В ответ агроном описал полукруг И вдруг превратился в живую спираль… ………………………………………………………………… О шепот дриады! О нежный мистраль! 1927 Лa Фавьер

Сбор винограда *

В дверях стоит высокий, седоусый, Сухой, как Дон-Кихот, сосед-француз. По-нашему, — «мужик», — но слово это Не вяжется нимало с гибким станом, Отменной вежливостью, плавностью манер,— Принес в плетенке синих баклажанов, Десяток фиг, да круглый штоф вина. Откажешься — обида: дар от сердца… Долина провансальская щедра… А просьбица, конечно, между прочим: «Наутро сбор, отяготели лозы, Ссыхается и вянет виноград… В Марселе дети… Что им здесь в деревне? Вокруг — безлюдье. Милости прошу…» Мы чокнулись. Винцо совсем не плохо: Гранатный цвет, густой и терпкий запах,— Достойный сок для медленных глотков. Рукопожатие. До завтра. Ровно в семь.

____

Лениво солнце брызжет над холмами. Вдали в долине сизый влажный пар. В руках тупые ножницы с пружиной. Под лозами кирпичная земля. Все маскарад — и этот старый фартук, И этот мирный, благодатный труд, И рук чужих неспешное движенье, И ножниц звяканье среди безмолвных лоз… Но близко все… Как песнь из детской книги, На перепутье всплывшая в душе. Жена хозяина, увядшая Церера, В соломенной — корзиночкою — шляпке, Под подбородком затянула бант. Мы с нею рядом. Сквозь резные листья, Склонившись к гроздьям, взглянет на меня И улыбнется вежливо и кротко: Не правда ли, как наш Прованс красив? Вы — чужеземец? Там, у вас в России, Стряслась какая-то, слыхали мы, беда?.. Что ж, поживите в ласковом Провансе,— Здесь хорошо… и места хватит всем,— Так я толкую кроткую улыбку И взгляд участливый еще прекрасных глаз.

____

За гроздью гроздь летит в мою корзину,— Крупны, как слива, сочные плоды, Налет свинца сиреневым румянцем Тугие виноградины покрыл… Под сенью листьев налитые кисти Просвечивают матовым стеклом. Вот розовый-медовый «Барбаросса», Вот желтая-янтарная «Шасла», Вот черный-иссиня… Прижмешь к ноздрям — вино! Полна корзина… Вскинешь на плечо — Быка бы, кажется, через плечо забросил — И, спотыкаясь, вдоль разрыхленной гряды Бредешь к чернеющим у хижины корчагам. Сползают гроздья в тесное дупло, Пестом корявым их тесней притопчешь, Сок хлюпает и радостно шипит. Раздолье пчелам! Пьют не отрываясь. Мул у стены, ушастый гастроном, Кисть оброненную вмиг притянул губами И хряпает, расставив ноги врозь, Закрыв глаза в блаженном упоенье… А рядом на соседней полосе Верзила-парень, долговязый циркуль, Застрял в кусте: одной рукою в рот, Другою — в крутобокую корзину. Обычай свят: во время сбора ешь, Не разоришь хозяина, хоть лопни! Хозяйские внучата между тем, Лукавые мальчишка и девчонка, Подкрались сзади к парню, как лисята, И вымазали вмиг его лицо Густым багряным соком винограда… Смеется бабушка, сам парень гулко ржет, И заливаются неудержимо внуки… Обычай свят: во время сбора — ешь, Но если вымажут, то, чур, — не обижайся!

____

Под зыбкой тенью перечных деревьев За трапезой полуденной сидим… На старом ящике палитра вкусных яств: Багровый срез ослиной колбасы, Янтарный сыр с коралловою коркой, Ковш с фигами, — вдоль кожуры лиловой Припали к трещинкам тигровой масти осы… Надломишь хлеб — так вкусно хрустнет корка! Жужжит над бровью пьяная пчела, В сентябрьском солнце мягко мреют горы, За скатом шлепает дремотная волна, И листья лоз так ярко-изумрудны, И бархатный так темен кипарис, Что закрываешь медленно глаза, Чтобы раскрыть их в изумленье снова… На что смотреть? На дальние леса? На синие глаза хозяйской внучки? На сизый остров в дымной полумгле? В руке стакан. Чуть плещется вино… Благослови, Господь, простых чужих людей, Их ясный труд и доброе молчанье, И руку детскую в ладони неподвижной… <1928>