Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Под смоковницей бесплодной Шахматисты — врач и повар, Сдвинув лысины к фигурам, Преют с важностью богов. Даже шахматы вспотели… Сбоку сфинксами застыли Два ревматика в халатах. Слышишь жесткий скрип мозгов? Но петух, вскочив на столик, Сдуру сдвинул все фигуры И в истерике умчался Под проклятия врагов… На пригорке под мимозой Распластались на циновке Три весталки, два студента, Я и утка без хвоста. Кто прикрыл свой лик газетой, Кто, головку томно свесив, Смотрит вдаль, где куры в ямке Копошатся у куста. Кот на грудь ко мне взобрался, Лезет к уху, старый евнух… Превосходная карьера — Быть подстилкой для кота. Массажистка бреет ноги, Не мои, свои, конечно. Петухи друг друга лупят, Выгнув грудь, как апаши… Опрокинулась бутылка, Повернуться б, да не в силах,— И струею теплой хлещет На бедро мое Виши… Лень, праматерь всех пороков! Я молюсь тебе сегодня Упоенно и блаженно. Из нутра моей души. <1929>

На колониальной выставке *

I

Тихое семейство

Медлительно-кроткие души, Слон и слониха — Две серые, грузные туши — Шествуют тихо… Меж ними виляет задом Единственный сын,— Папаша с мамашей рядом, Бока, как надежный тын, Слон нежно толкает слоненка Пяткой под брюхо, Слониха дышет ребенку Хоботом в ухо… За рвом лилипуты-людишки Смеются, пищат. Зонтики — шляпки — пальтишки, Алая пыль и сад. Родитель, фыркнувши гулко, Раскрыл треугольником пасть: «Бросьте ребенку булку. Неужто так трудно попасть?» Но люди молчат в смущенье, Взглядом по палке скользя,— На палке висит объявленье: «Кормить животных нельзя». И вот, как гигантский робот, Слон встал на цементный вал И, ввысь закинувши хобот, С акации гроздь сорвал… Сунул закуску слоненку — Ешь, дорогой! А мать, склонившись к ребенку, В восторге брыкнула ногой.

II

Негритянка

Черная Диана В полосатом бурнусе Ела банан У камышовых ворот. А вокруг прохожие, Как любопытные гуси, Столпились кольцом И смотрели ей в рот… Она их не видела,— Не хотела видеть! Глаза над толпою — Холодное копье… Но никто и не думал Диану обидеть: Смотрели на жирафа — Теперь на нее. Сквозь кусты из зверинца Повеяло вонью. Башня на солнце Сверкала, как палаш. Вытерла по-орловски Рот ладонью И, качаясь на бедрах, Ушла в шалаш.

III

У пруда

Моторные лодки проползают лениво, И в каждой лодке — шестнадцать голов. Хорошо у пруда дуть черное пиво, Не бродить по киоскам, не щупать ковров… Только радио с дуба хрипло и грубо О любви неземной исступленно орет,— Ощущаешь всей кожей, как вверху из раструба Излучается в воздух лирический пот… Изможденные путники шаркают мимо,— Сорок тысяч предметов и пара лишь глаз. В автокарах, как редьки, сидят пилигримы: Котелки и бинокли, и сиреневый газ. Духота и пылища, распухли все гланды, Башмаки разогрелись, рука, словно плеть… Отдохну и пойду не спеша в Нидерланды. Надо чучело буйвола там посмотреть. 1931

Колониальный день *

Со сконфуженной улыбкой Влез я в поезд лилипутский, Подобрал повыше ноги,— В сердце — ветер, в пятках — зуд… Сквозь кусты летят-ныряют Разноцветные киоски,— Дети что ли их слепили Из халвы и пастилы? Тарахтят-гремят колеса… Сонно озеро блеснуло. Здравствуй, башня в бычьих мордах! Сомали! Мадагаскар! Дама рядом вертит ножкой… Ах, сударыня, простите! Не могу ж я разорваться — Или башня, или вы…

Кругосветным хороводом Обогнули круг волшебный: В голове лапша цветная, Гроздья крыш и куполов… Полмильона потных ближних! Вправо двинуться иль влево? В ресторан антропофагов? Или к лону синих вод? Под соломенным наметом Глянцевитый, толстый идол На меня уставил строго Пупковидные глаза… Я воткнул ему под мышку Смятый свой путеводитель И, пугливо озираясь, Скрылся в зарослях кустов. В итальянской строгой зале Дышат ангелы прохлады… На стене вдоль карт мигают Светляками маяки. За витриной мелкий жемчуг, Пряжа, кофе и кораллы… Но душа моя надулась: «К черту пряжу! Ухожу!» В нидерландском павильоне Было, право, интересней: На скамейке иностранка Изучала томно план… О кудрей льняная пряжа! О лукавых губ кораллы! И глаза, как зерна кофе — По семнадцать франков фунт… Дотащился до зверинца… На площадке голой спали Львы, брезгливо повернувшись К пестрой публике спиной. В ров жираф забрался тощий И, как нищий, клянчит пищи… Я облатку аспирина Сунул в рот ему, смутясь… В три ряда на бурых скалах Восседали павианы: Может быть, у них был раут Иль научный реферат? На бугре облезлый страус В пыль струей зеленой прыснул… Я смущенно отвернулся И пошел, вздыхая, прочь. Все, что надо, я проделал: Полчаса глазел, как негры, Зверски дергая задами, По помосту дули вскачь… Обошел базар тунисский,— Все духи там перенюхал И купил зачем-то каску Из прессованной трухи… Купол крепости суданской Всласть глазами я ощупал, Сосчитал вверху все палки, Выпирающие вбок… И потом стопой смиренной Обошел я храм Ангкорский… Ах, пожить бы в этом храме Одному недели три! Чтоб у входов часовые Отгоняли всех знакомых, Чтоб во всем огромном храме Только я и дактило… Чтоб… Но сумерки сгустились. Выполз к озеру усталый… О измученные пятки! О прилипший воротник! Переливчатым каскадом Вспыхнул пестрый дым фонтанов,— Я задумчиво и скорбно Ел под елкой бутерброд. Ел и думал, содрогаясь: «Как теперь я с этой каской Проскользну в метро ночное,— В человеческую кашу, В человеческий компот?!» 1931