Туата Дэ

В комнату, где они пили, вспоминали и хохотали, сидя в мягких креслах вокруг низкого полированного стола, неслышно вошла женщина. В какой уже раз.

Ещё не старая, но морщинки уже были видны в уголках поджатых пухлых губ.

Она и в молодости не была красоткой - но подобные ей редко остаются без пары на танцах. Оловянные рыбьи глаза смотрели на Тампеста без страха.

И конечно же это не была какая-нибудь кухарка из агентства по найму, готовящая Мячику диетическую пищу и сейчас пришедшая напомнить ему о приеме лекарств.

Пусть она даже протирала пыль с каминной полки и поправляла там фарфоровые безделушки - она убиралась это так, как убираются только в своем доме.

Она смотрела на то, как Тампест с Гришемом пьют, считая сколько ушло на незванных гостей доброго джина из её запасов.

Она считала, сколько выпил Даллесон - и сегодня тот позволял себе больше чем, скажем, ещё вчера, для доброго и крепкого сна.

Она приходила сюда слушать - о чем они говорят. И ей не нравились эти разговоры. Не нравилась армейская форма Тампеста. Не нравилась его единственная рука.

А Даллесон будто бы только заметил её.

А, Мэри!
– воскликнул он, - Иди же к нам сюда, к нашим гостям. Господа, позвольте вам представить мою жену.

Конечно же, это была жена.

Прислуга могла быть и постарше, любовница могла быть и покрасивее. Хотя, Даллесон так сдал…

Он вскочил и, самым настоящим каучуковым мячиком покатился по мягкому ковру, по доскам пола - и взял её за руку

Она вырвала у него запястье.

У меня нет никакого желания, Джон!

Но Мэри… - буквально, всплакнул Мячик.

Гости? Я не вижу здесь гостей! Гости, обычно, уведомляют о своем приходе заранее - а не лезут через забор, ломая и топча мои петунии! Гости приходят в назначенное время - и это время приличное, а не когда все уже все собираются отходить ко сну!

Он попытался снова схватить её за руку, по получил лишь звонкий шлепок по своей жирной ладони.

– И за столом ведутся приличные разговоры! А не … Они, - женщина указала на вошедших, - Они хоть поинтересовались как ты теперь живёшь?

– Милая…- попытался вставить хоть слово Даллесон.

– Что, что они о тебе знают? Что у нас сын - в частной школе за которую дерут непомерные деньги? Что ты счетовод, счетовод, счетовод!
– кричала она,- Какие, к черту, " те самые хорошие времена"?

Скрипнуло кресло.

Женщина замолчала, повернувшись на звук, будто бы и не было неожиданно прорвавшейся истерики.

Бесцеремонно раздвинув блокнотом аккуратно расставленные Мэри фарфоровые фигурки, полковник что-то быстро писал в нем огромным карандашом, не обращая внимания ни на кого

С ружейным треском, заглушившим новые возгласы протеста жены Даллесона, он вырвал из прошитого нитями офицерского блокнота, широкий белый лист.

Полковник прочел написанное, кивнул - и сунул в карман.

Лишь только после этого он обратил внимание на женщину

Мадам, - подойдя, взял её за плечо Тампест, - Можете не верить, но мы только и обсуждали, что ваше крайне крайне бедственное положение.

Неизвестный офицер, без значков своего полка, возвышался над Мэри Даллесон, в девичестве Мэри Оуэн, как скала над прогулочным яликом. Там, где его загорелые ( Явно только что из колоний) похожие на чёрные древесные сучья пальцы сейчас впивались в её мягкое, как набухшее белое тесто тело с силой орехоколки - назавтра появятся синие пятна, так трудно исчезающие в её возрасте.

Ещё неделю её плечо будет как у ведьмы, которую черт лапал.

Мы только об этом и говорили…

Она боялась даже пошевелиться. Но глаза скользили по его горячему, словно бы обуглившимся под нездешним солнечным жаром, красивому лицу.

Это лицо не принадлежало тому, кто его сейчас носит.

Муж называл его "полковником". Не называя имени. Но глаза и цвет кожи - не могли принадлежать англичанину. Значит, и имя у него не могло быть…

И я как раз хотел сделать вашему мужу чрезвычайно выгодное предложение…

Глаза Мэри Оуэн, до того как её выставили в красивом платьице и чулках на витрину кукольного магазина - откуда её забрали маменька и папенька, - были отлиты для неё детским кукольным мастером из тусклого, быстро посеревшего после остывания олова. Надо ли удивляться тому, что они быстро засеребрились, расплавились, наткнувшись желтый огонь глаз полковника.

Она ещё раз вдохнула запах его кожи, оружейного масла и горячего металла - и со стоном сползла на пол.

Она непременно упала бы, но Тампест нежно, как на танцах, подхватил её под талию -и прижал её к себе своей огромной лапой. Приподняв и устроив её голову у себя на плече, он отнёс тихонько, едва слышно, простонавшую Мэри Даллесон.

Душно тут у тебя, Даллесон, - ворчал он, усаживая поудобнее неповоротливое, тяжёлое, почти что неживое тело в кресло.

Камин, сэр, - оправдывался тот, - Это всё камин.

Камин… - ворчал полковник, складывая руки Мэри на коленях, - Как же! А, впрочем, у тебя тут и вправду, жарко, - он сунул в руку бывшему флотскому артиллеристу тот самый смятый лист бумаги, неизвестно как оказавшийся в его руке, - Дай ей отлежаться. Не буди.

Глава XXIV

Катрикейт оторвалась от стенки и отправилась в буфет за закусками. Какая-то горничная уступила ей дорогу. Внутри Катрикейт разливалось тепло, на устах её висела улыбка. Позади продолжались ахуительные истории лорда Кейграффа, стоящего в окружении двух десятков ненасытных слушателей.

– Горящие огни на Светлых Горах я лично видел! – возбуждённо рассказывал своим гостям лорд Кейграфф. – Размером с меня в толщину, высотой... ох, высотой тоже с меня, только в толщину. Там, где они проходили, таял снег. Целые дорожки образовывались!

В буфете Катрикейт нашла целых две толстых и объёмных тарелки праздничных конфет с фруктами. Четыре служанки работали на кухне, одна из них поглядывала на непрошенную гостью. Маска сидела великолепно. Набив карманы, Катрикейт вернулась обратно. Во рту у неё уже болтался шоколадный сгусток.

– Более двадцати дней путешествия, дорогие мои! – верещал лорд Кейграфф. – Знаю, знаю, – экспедиция Риафгентов длилась более пятидесяти дней. Но то Риафгенты. Целое семейство достопочтенных господ, прирождённые исследователи и картографы. Выдающиеся люди. Но я, как вам всем известно, – человек-одиночка. Если я хочу что-то совершить, если я что-то совершаю – то лишь собственными силами, друзья мои. Не возлагаю свою ношу ни на кого, даже на леди Кейграфф, – которой вообще-то суждено разделять любую мою ношу. Что? Дети? Не смешите меня. Дети – это обуза для любого исследователя, достаточно искушённого в своём ремесле! Вспомните хотя бы судьбу рода Горийгацких. Они также считали, что детям следует оставаться со всем семейством, – и что же с ними стало? Они целиком пропали в болотистых Лесах! Поэтому правило должно быть твёрдым, как Светлые горы, и чётким, как моя маска на приёме Чирыкартов, – никаких детей в серьёзных делах!