Тварный град

Но кто бы вздумал поклоняться крысам?

Полина не находила себе места. Слонялась из угла в угол, стояла у стен, прижавшись к прохладным обоям лбом и ладонями. Садилась в углу дивана, обхватив колени, и думала, думала…

Что она могла?

Как она могла?

К Юре она испытывала странное, сумбурное, запрещённое самой себе, то, на чём она поставила крест раз и навсегда — причём, понимала, что это в ней зародилось к нему раньше, до крысиной войны. Что, если разобраться, обида на мужа и его субботние исчезновения состояла на восемьдесят процентов из тревоги за него и страха потерять. Что сердце, вопреки воспламенению разума, верило в его любовь и порядочность. Просто на их отношения толстой, прилипчивой, разъедающей всё хорошее копотью наслоился Макс.

Юра не заслуживал мести. Он оказался «не таким». А Полина вот — «такой». Ему всё это время было трудно, и с каждым днём труднее.

Там. В системе.

И он ограждал Полину от этого зла. Как умел берёг её безмятежность. Скрыл свадьбу, не постил её фотографии… Чтобы не навлечь беду.

Тщетно.

Полина уронила лицо в руки и затряслась от страха.

Юру могут убить, содрать кожу, выпотрошить в грязном подземелье. Он может заразиться и погибнуть от чумы.

Испустить последний вздох с обидой на сердце. С мыслью о том, что его не любят. Что им воспользовались.

— Но я… — прошептала Полина под нос, слизывая слёзы с губ, — но я сама не готова… Любить больно. Я не хотела. Ты не заслужил такого. Меня «такую». Такую глупую! Совсем жить не умею… Дурёха! Дурова-дурёха!

Воспоминание о Феликсе и том неожиданном оргазме, подаренном им, вырвалось рыданием. Почему именно с ним, не с Юрой, было так чертовски приятно? Почему эта грязь и грех подарили ей столько покоя и понимания? Почему с ним, с котом на крыше, Полина наконец-то ощутила себя женщиной, которая не создана, чтобы ублажать своего мужчину, а поёт, как счастливая дудочка, в умелых мужских руках?

Несправедливо, низменно! Неправильно!

И ничего нельзя сделать! Ничем помочь!

Юра велел ждать дома, и Полина не хотела подвести его самовольством, совершить очередную ошибку, роковую на этот раз!

Чертовски захотелось покурить кальян. Но кальяна не было, и Полина села на окно, свесив ноги в воздух. Свежий ветер залива сушил слёзы, принося запахи водорослей, лучащееся золотыми перьями море стирало тревоги, наплывавшие бесконечной серой массой непогоды.

Что может сделать одна маленькая и слабая рыжая дура с целым альянсом крыс, грозящим любимому городу? Как после опрометчивости вернуть доверие того, кто действительно нужен? Без фамилии. Без достатка. Просто нужен, живым, пусть с одним глазом, пусть крысой, но…

Полина замерла на всхлипе и, не мигая, уставилась на горизонт.

«Это не любовь, — повторила она себе, как заговор от новой западни. — Нет, это не любовь».

«Ты путаешься с другими, пока я сдерживаю атаки на город!»

«Я понимаю, что это я виноват, я молчал и скрывался, но, свалка изобильная, можно было поступить со мной как-то иначе?»

«Пожалуйста, даже если не любишь и шляешься, давай знать, что с тобой всё в порядке. В этом городе может произойти всякое. Твой любящий муж».

Перед глазами как сейчас встала собственная радостная фотография на столе в гнетущем затхлом подземелье. Как маленький кусочек счастья для одного бесстрашного бойца невгородской стаи. Первопомётный гамма-один. Не напоказ, но в сердце.

«Никто не любит так, как крысы».

— Твою мать… — плакала Полина, обняв оконную раму, и в прямом смысле чувствовала, как разрывается сердце, а оттуда вытекает вместе с кровью новая огромная привязанность. — Дура-дура-дура! За что… За что…

Она не успела нагореваться вдоволь, как вдруг услышала неистовый, надсадный рёв приближающегося мотоцикла. Резвая, крупная тень и рифлёные подошвы мотобот мелькнули перед глазами. Бликнул на солнце, ослепив вспышкой ужаса, чёрный шлем, хваткие лапы сцапали Полину и сдёрнули с окна. Та и пискнуть не успела, как уже неслась на запредельной скорости вниз, считая бегущие под колёсами этажи. Ор утонул в вое ветра, пока она силилась осознать, каково это мчать наискось по вертикальной стене. У самых нижних этажей мотоцикл оторвался от бетона и, взмыв в воздух, жёстко приземлился на клумбу. Лёгкие ударились о вдох, пустой желудок — о глотку. Мотик пропахал жирную рытвину, раскидал грязь с маргаритками, взвизгнул шинами на повороте у шлагбаума и проехался чуть ли не боком под ним. Как Полине удалось удержаться в седле, она не понимала, понимала лишь, что орёт благушей. Углами зрения она видела, как за мотоциклом юркнули тени поменьше, одна бросилась под колёса, но байкер легко перескочил её и вывернул на шоссе из города.

Полина сидела спереди, чуть не на баке, вдавив пальцы в чужую мотокуртку, и задыхалась от пережитого, а Кот на Кавасаки задорно воскликнул:

— Мр-мяу! Это день твоего освобождения, крошка!

— Какого… Фел?! Что за нафиг ты устроил?

— Спасаю тебя от гнёта абьюзера!

— Как… Ты меня нашёл?

— Сам же отвозил в прошлый раз!

— И кто тебя надоумил, что меня надо спасать?! — накопив злость, глотая ветер и теряя домашнюю кофту, возопила Полина.

— Твой друг!

— Какой, нафиг, друг?!

Но ему не пришлось отвечать. За следующим поворотом шоссе показалась крепкая девичья фигура на спортивном велосипеде — поза у неё была выжидающей. Увидев Феликса, она запрыгала, едва держа велик между ног и замахала руками. Фел подрулил, и Милана, путаясь в колёсах, стартанула обнимать Полину.

— Моя хорошая! Я та-а-ак перенервничала за тебя! Скажи, он тебя истязал? Что случилось? Почему ты не отвечала? Дина мне всё рассказала! Это ж надо было тебе выйти за одноглазого психа! Бедная моя!

— Ми… Ой! — Полина то и дело жмурилась от поцелуев собаки. — Мила… С чего он псих?

— Ну как это? Всем ж известно, кто в Балясне надерзил альянсу! Венечка сам ругался, что его первопомётный с головой не дружит! Ну и неудивительно после зубов-то Тессы!

— Эй, шкода, попридержи язык, — зло зашипел на Овчарову Феликс. — Тут Альбрандт прав. Они зарвались, и давно пора указать им на их место!

— Ага! У них сила! — залаяла Милана. — А у нас? Чумные могилы?

— Так, стоп! Вы что, сообщники? Что за Тесса? И вообще… Вам не стыдно? — Полина замахала руками на этих двух. — Вы меня сейчас похитили, да так, что я чуть не обосра… Мне муж велел дома сидеть!

Феликс многозначительно переглянулся с Миланой.

— Всё ясно, — заявил он. — У рыжей синдром заложника.

— Ага! Совсем крысюк её на коротком поводке держит!

— Я вас не спрашивала… — попыталась возразить и отругать их Полина, хоть и рада была увидеть.

— Я думаю, её надо везти к нам в Лесково, — заключил кот. — Пока чума не разразилась!

— Давай, я за вами следом. — Милана оседлала велик.

Полина вздохнула, уже сейчас понимая, какие последствия это похищение может сыграть в их отношениях с Юрой. Но она не могла сидеть дома и бояться, а кроме того, догадалась, что от этих двоих не отвяжется.

— Хорошо! Я согласна ехать с вами, но при условии, что вы мне всё выложите. Обо всём! Вообще обо всём! Ясно?

Незадачливые похитители переглянулись и кивнули. С этим обещанием Полина смиренно дала себя допохитить.

25. Кошкин дом

— Фел, вы точно мне добра желаете?! — выталкивая лезший в рот ветер, поинтересовалась на полном ходу Полина.

Феликс пересадил её назад и — да неужели! — выдал второй шлем.

— Я твой покорный слуга, прелесть! Не вздумай сомневаться в этом!