Учебник выживания для неприспособленных

Но он заметил.

Он нагнулся ниже.

Погрузил пальцы в темно-красную жидкость и произнес одно слово на непонятном языке, должно быть, всплывшее из далекого детства.

Это слово пахло бедой и отчаянием.

Но это слово пахло еще и ненавистью.

Он выпрямился, шагнул к Жан-Жану и, как прежде старшего кассира и директора по кадрам, схватил его за горло. Жан-Жан почувствовал себя словно в тесной квартирке, где разом отключили газ и электричество.

Полная темнота.

Жан-Жан всегда верил в легенду о том, что перед глазами умирающего проносится в одну секунду вся его жизнь, но сейчас он убедился, что ничего подобного. Умирать было темно, холодно и ужасно больно. Ослепленный недостатком кислорода, он все же отчетливо почувствовал, что не касается ногами пола и невольно восхитился феноменальной силищей Жака Ширака.

Потом он упал на пол, и воздух ворвался в его легкие. Дрожа, он с трудом встал на четвереньки и сквозь мельтешащие перед глазами черные пятна разглядел Жака Ширака Усумо, который покидал кабинет директора по кадрам. Над головой звучал голос старшего кассира:

— Да вставайте же, наконец…

Жан-Жан мало-помалу пришел в себя. И, придя в себя, ощутил боль в шее, побывавшей в промышленных тисках.

Рядом с ним директор по кадрам еще держал в руках тяжелую стеклянную пепельницу: ей он ударил в лицо Жака Ширака Усумо, который после этого ретировался.

Все трое теперь стояли посреди того, что осталось от кабинета, а у их ног лежало безжизненное тело Мартины Лавердюр.

— Не может быть, ну и дура, черт побери! — воскликнул директор по кадрам.

— Есть и хорошая сторона, она ведь все равно что уволилась, верно? — заметил старший кассир.

— Да, но есть и плохая сторона, придется заполнять кучу бумаг.

10

Выслушав до конца рассказ Жан-Жана, Марианна подумала немного и заявила:

— Как бы то ни было, ты здесь ни при чем. Это несчастный случай. И есть два свидетеля.

Жан-Жан пожал плечами. Он предпочел бы, чтобы его спросили, как он себя чувствует, не достала ли его до печенок эта бессмысленная жестокость и не будет ли разбитая голова бедной запуганной женщины преследовать его в ночных кошмарах. Марианна провела рукой по лбу и села в кресло, имитацию Ле Корбюзье, которое она купила в прошлом году и считала внешним признаком социального успеха.

— Как же у меня болит голова.

Жан-Жан понял, что разговор окончен и Марианна вернулась к по-настоящему важным вещам, сиречь к Марианне.

Он, однако, не мог выбросить из головы образ Мартины Лавердюр, когда она бросилась на него. В действительности все произошло очень быстро, но в его памяти прокручивалось медленным слайд-шоу, под которое его мозг рефлекторно подложил драматическую музыку.

«Я убил человека», — подумал он. И отчетливо понял, что больше никогда не будет прежним. Понял, что это останется в нем невидимым шрамом и даже что однажды ему придется держать ответ.

Он стоял, рассеянно глядя на вид, открывавшийся с его восьмого этажа: сгущались сумерки над многоквартирными домами, почти такими же, как его дом, где люди проводили вечера, почти такие же, как его вечер. А чуть дальше торговые центры и гипермаркеты включили миллионы светящихся трубок, и гигантские буквы, образующие названия торговых сетей, замигали на фоне черного неба.

— А ты не спросишь, как прошел день у меня? — сказала Марианна.

Жан-Жан содрогнулся. Этот тон он знал наизусть. Это был тон Марианны после скверного дня, когда на нее орали мужики в закупочном центре. Это был тон Марианны, нарывающейся на ссору, потому что для нее это единственный способ дать выход накопившимся за день отрицательным эмоциям. Это был тон Марианны — зеленой мамбы, которой срочно требуется жертва.

— Что-нибудь случилось?

— Слушай, ты поздно спохватился. Звучит так фальшиво, что хочется расквасить тебе физиономию.

Жан-Жану очень хотелось избежать стычки. Он попробовал отвлекающий маневр, который иногда срабатывал:

— Ты не голодна? Я принес тайскую еду. Ты говорила, что тебе хочется чего-нибудь азиатского.

Марианна обернулась и устремила на него острый взгляд своих желтоватых глаз, и он понял, что никуда не денется.

— Я ненавижу, когда ты говоришь со мной таким тоном. Я не инвалид!

— Я просто хотел за тобой поухаживать.

— «Просто хотел поухаживать», — передразнила она. — Ты хоть понимаешь, до чего лицемерен?

Жан-Жан попытался предпринять стратегическое отступление в кухню. Он вынул замороженное тайское блюдо из картонной упаковки. Оно было коричневого, довольно неаппетитного цвета, в зеленых и оранжевых крапинках кусочков моркови и перца, сидевших в нем, как самородки в породе. В инструкции было написано: «10 минут, режим 60 ватт». Заурчала микроволновая печь.

Жан-Жан сам не мог бы объяснить, почему работающие микроволновки его всегда успокаивали. Приглушенный свет, вращающийся поднос, тихое потрескиванье молекул быстро разогревающейся пищи… Должно быть, это было связано с ранним детством.

Так он стоял в кухне, разогревая тайское блюдо с непроизносимым названием, и думал краешком сознания, где же эта замороженная глыба была создана. Вероятно, на безупречно отлаженном заводе где-то в Юго-Восточной Азии, являющемся субпоставщиком концерна «Крафт Фудс», а стало быть, компании «Алтриа Труп», той самой, что владеет также кофе «Максвелл», шоколадом «Кот д’Ор», бисквитами «Орео» и табачными изделиями «Филип Моррис». Около двух миллиардов товарооборота. Потом он задумался, где выросла эта морковь: наверно, в теплице другого агропромышленного концерна, работающего с машинами «Санфлауэр», выпущенными «AGCO Corporation». Все было разработано по рецептуре неизвестным тружеником, который, наверно, сейчас, когда Жан-Жан думал обо всем этом, в силу разницы во времени спал рядом с хорошенькой азиаткой. Может быть даже, если ему повезло, он не спал, а занимался любовью с девушкой, гладя ее длинные темные волосы и вдыхая запах амбры. А тем временем эта разработанная глыба была загружена вместе с миллионами других на один из огромных контейнеровозов компании «EverGreen Marine» или «M?ller-Maersk», бороздила океаны много дней и ночей, качаясь на волнах, потом ее выгрузили, перегрузили, везли в грузовике-рефрежираторе, сдали на склад, и, наконец, она заняла место в холодильниках торгового центра, все с благословения банковского сектора, страховой компании и службы НДС.

На этой стадии своих размышлений Жан-Жан сказал себе, что мир слишком сложен, чтобы понять, что, собственно, ты разогреваешь десять минут при шестидесяти ваттах, и тут его грубо схватили сзади за волосы. Он понял, что маневр стратегического отступления в кухню не удался и вечер пройдет в непосредственной близости к аду.

Ему чудом удалось освободиться от хватки, он повернулся, больно ударившись об угол кухонного стола модели «Беквэм», который всегда терпеть не мог, и оказался лицом к лицу с Марианной.

Она была бледна. Глаза сузились от гнева и превратились в два крошечных игольных ушка.

Было бы преувеличением сказать, что Жан-Жан привык к приступам ярости своей жены, но с годами он набрался достаточно опыта, чтобы переживать их относительно без потерь, и уравнение было простым: он был слабее Марианны физически и морально и, не в пример ей, никогда не умел так срываться с тормозов, чтобы стать «способным на все».

А значит, ему оставалось только бегство.

И тут надо было полагаться на быстроту своих ног: сколько раз он не успевал добраться до входной двери и общего коридора, куда Марианна никогда бы за ним не последовала?