Угличское дело. Кинороман

– Шел бы ты казак.

– Чего это у тебя? Псалтирь что ли?

– Заходи.
– сказал дед.

Колобовы опять расселись на бревнах. По ранжиру.

– Ничего мы не знаем.
– сказал юноша.

– Такой казак, такой казак. А дитячьими забавами чего интересуешься?

– Что указ какой вышел?
– посмотрел прямо в корень дед.

Федор показал трещотку.

– Где Тимоха ее взял?

– Где взял там нет.

– Ну видел я у Тимохи.

– А ты зачем интересуешься?
– дед был глубинный старик.

– Знать мне надобно. Не по указу. Для себя.

– Брешет.

– не поверил отец.

– Может и брешет.

– Я Тимохе трещотку сделал.
– сказал дед.

– Сам или дал кто?

– А мы что без рук?

– Неспроста спрашивает. Ох, неспроста.

– Сам. Как дед учил. Одной рукой бей, другой жалей. Тогда человек вырастет.

– Понял. Ты деда прямо Аристотель.

– Еще и лается.
– сказал юноша.

– Точно на продажу.
– догадался отец.
– В Нижнем что ли спрос есть?

– Подрядиться можем.
– добавил дед.
– Смотри казак. Нам Колобовым, что трещотки, что пушки лить. Раз плюнуть.

– Буду ввиду иметь. Колобовы мастера.

Каракут уже выходил со двора, когда его позвал старик.

– Стой, казак. А трещотку эту Андрюха Молчанов делал. Мне сказал, чтобы я Тимохе отдал.

– А сам чего?

– А ты у него спроси.

ХХХ

В своей лаборатории Тобин с благоволением перелистывал страницы трактата Авиценны. Каракут сказал.

– Мне подарил его маэстро Брабанти. И теперь он твой.

– Никогда не поверю, что можно отдать такое сокровище.

– Я оставил себе список.

– Но маэстро Брабанти. Поди украл?

– Я не живу так, лекарь.

– Что же. Не мое дело как оно тебе досталось.

Тобин осторожно обернул книгу мягким и толстым куском выделанной шерсти.

– Так что тебе нужно?

– Как происходит черная болезнь, маэстро? И может ли она быть у животных?

– Всем известно, что падучая всеядна. Прожорливой гадине разбору нет тварь ли это бессмысленная или сосуд греха с душой христианской. Не знаю...Геронтий Афинский писал, что причиной всему мозговые черви. Великий Парацельс утверждал, что всему виной полнолуние. Если человек рождается в полнолуние, у него точно будет падучая.

– А припадок? Божья то воля или им можно руководить?

– Об этом писал язычник Деметрий. Такая бессмыслица. Но что можно взять с язычников, обойденных божественным фаворским светом?

– Я хочу тебе кое-что показать, достопочтенный лекарь.

Они вышли из лаборатории, спустились во двор. Подошли к Торопке, рядом с которым сидел Барабан.

– Ты обещал, казак.
– сказал Торопка.

– Обещал. Сделаю. Немного поволнуется и все. Гляди лекарь.

Федор поднял трещотку. Легкий и постоянный ветер завертел колесо с серебряными лодочками. Колесо трещало, Федор поднес его к глазам Барабана. Собака взвизгнула и начала оседать на землю, запрокидывая назад свою большую кудлатую голову.

– Торопка.

Торопка всунул между зубами Барабана нож. Каракут сказал лекарю.

– Чередование, лекарь. Мельтешение перед глазами может пробудить черную хворобу. Так и Дементий писал.

– Верую в Бога нашего Иисуса Христа, а это все языческая прелесть.

– И мы в Иисуса Христа веруем, но и глазам своим тоже.

ХХХ

Задними дворами пробиралась Макеевна к дому попа Огурца. Здоровалась с соседями, так по-свойски, как только она умела.

– Здравствуй, Лукич.
– это громко. А тихо под нос.
– Ногой тебе в лыч.

Опять громко.

– Скажи Акулине своей пусть зайдет. Я ей слив моченных обещала.

– Зайдет.

Макеевна тут же добавила для себя.

– Если доползет, квашня рыхлая...Кланяйся ей от меня, лапушке твоей.

Попа Огурца Макеевна нашла на огороде, возле высокой грядке, обложенной соломой и присыпанной жирным черноземом.

– Батюшка Огурец, а я к тебе уже третий день иду. Что ты огородничаешь?

– Дыни сажаю. Лето должно быть спокойное в этом году с солнцем сахарным. Ты по делу ко мне, честная вдова?-

– Совету пришла у тебя просить. Торопка мой совсем ошалел от любви нежданной.

– Ну в дом заходи. Сейчас я...

Макеевна вошла в дом и сразу с порога заверещала. Она увидела Устинью, но и та не осталась в долгу. Закричала еще громче.

Во дворе Огурец поднялся и побежал в дом.

– Как же это! Не дурак ли.
– корил он себя.
– Олух старый.

Огурец вошел в дом.

– Не успел.
– сказал он громко.

Макеевна показала на упавшую Устинью.

– Что это?

Огурец подошел ближе и тронул Устинью за плечо.

– Это.Это...Обморок это.

Макеевна приготовилась заорать .

– Тихо, тихо ты, сестрица. Разве не понимаешь. Разве не видишь. Чудо это. Обыкновенное чудо. Господь, прости господи, Угличу послал...Так ты чего приходила, сестрица.

– Я...Чего это я? Торопка мой к Дашке, покойницы Устиньи дочке...Ой.

Макеевна увидела, как ожила Устинья. Поднялась и сказала.

– Говорит, что любит.

– Ой, матухна моя. Она, оно еще говорит.

Поп Огурец попытался уговорить.

– Ты не должна, Макеевна. Не должна. Никому. Покуда архимандрит чудо не удостоверит.

– Понимаю.

– Не понимаешь. Никому.

– Никому. Так, батюшка Огурец, она что же теперь блаженная?

Устинья возразила.

– Какая была такая и осталась.

Макеевна завыла.

– Ой-ой-ой. Выноси меня без молитвы. Со святой Устиньей рядом живу. Нет ну разве справедливо бог делит, батюхна Огурец. Чем я то хуже?

ХХХ

Правитель слушал Пеха внимательно. Старался впитать каждое слово, каждую нотку, чтобы сплести из правды Пеха свою правду. Ту самую, которой можно рубать и колоть, а не только защищаться. Пех говорил.

– ...Нагие все с себя ободрали. Михайло у царицы шкатулку с царскими жемчугами и золотом на подарки роздал, а Афанасий Нагой Худыцкий монастырь на один посох обеднил. Для митрополита Геласия.

– Значит посольство свою работу честно справило?