Угол покоя

Даже те, кому они только что привезли щедрые рождественские корзины, – и китаец-прачечник, и мелкий фермер с выводком детишек, загорелых в эту нерождественскую погоду, больше похожую на апрельскую, и две семьи рыбаков, – скорее всего, высмеяли миссис Эллиот, когда они уехали. Странный способ дарить подарки, бесцеремонный, обидный. Нате вам, держите. Ни сердечности, ни терпения, чтобы подождать благодарности, пусть даже иронической. Да уж, известная на весь город чудачка. И не предоставила Сюзан возможности спросить, что за совет. Дала его, не успела Сюзан рот открыть.

– Позвольте благоверному вашему цементную затею эту бросить. Пускай лучше такую работу найдет, чтобы сооружать, строить. Вот ведь чего он хочет.

Сюзан ответила не сразу. Они ехали вдоль обветшалой стены католической миссии, которую она рисовала для Томаса Хадсона; на этой стене плетистая роза обвила колючие лезвия опунции – так в старинной балладе красная роза оплела терн. Отворились ворота, и празднично одетые дети высыпали на улицу – яркие бусины с разорванной нити. Две монахини улыбались из-под арки. Похоронная Процессия тащила двуколку дальше.

– Вы ошибаетесь, миссис Эллиот, – сказала Сюзан приятным, насколько могла, тоном. – Его очень интересует цемент. Иначе бы мы наше будущее с цементом не связывали. Просто времена сейчас плохие, никто не хочет вкладывать деньги, пока не будет полной уверенности. И в любом случае Оливеру решать, продолжать или нет. Я таких решений не принимаю.

– Еще как принимаете.

– Миссис Эллиот, ну что вы!

– Конечно, вы принимаете решения. Вы ему говорите, как ваша жизнь должна идти. Иначе вы бы в Андах были сейчас.

– А вы считаете, нам бы следовало?

Миссис Эллиот засмеялась – точно ворона прокаркала.

– Были бы вместе. Вы же все время говорите, что вместе хотите быть.

– Но не там, где было бы опасно для Олли.

– То-то и оно, – сказала миссис Эллиот. – Значит, вы приняли это решение. Я вам вот что скажу. Везде опасно. Вы читали, как на днях мальчик с отцом утонули в отлив у Пиджин-Пойнта, когда собирали морские ушки? В этом вот нашем сонном городке умирали дети, которых я знала, – кто щелока глотнул, кто в колодец упал, кто разбился, когда лошадь понесла, кто от скарлатины. Будете мальчика от всего оберегать, может кончиться тем, что его отца от всего отвадите, что он способен делать.

Сюзан велела себе сдерживаться. Женщина на свой эксцентричный манер желала ей добра, и не одна Сюзан ощущала на себе ее потребность командовать. С мужем она обращалась как с наемным работником. Ей не легче было не лезть в чужие дела, чем Олли – не тянуться за погремушкой или за красной ленточкой. Ей не легче было держать свои суждения при себе, чем чайке, которая в этот самый момент над ними планировала, не выругаться на них на птичьем языке за то, что несъедобны. Правильнее всего было бы посмеяться легким смехом и непринужденно отклонить совет. Но она была слишком раздражена, чтобы смеяться, и ей не приходили в голову подходящие легкие слова. Миссис Эллиот, высказавшись, сумрачно везла ее вперед.

Неуютное молчание длилось с минуту; наконец Сюзан сказала:

– Если с цементом не выйдет, он, конечно, опять займется горными работами.

– Ему уже пора ими заняться, – сказала миссис Эллиот. – Он терпеть не может обхаживать богачей и выглядеть аферистом в их глазах.

Сюзан почувствовала, как у нее вспыхнуло лицо.

– Простите меня, миссис Эллиот, но я полагаю, он знает, чтo ему хочется делать, и делает это.

– Я полагаю, он знает, чего вы от него хотите, – сказала миссис Эллиот.

– Он согласен со мной!

– Он убедил себя, что с вами согласен.

– И что же, – спросила Сюзан, раздосадованная не на шутку, – вы предлагаете делать жене в моем положении, раз уж мы затронули эту интересную личную тему?

Миссис Эллиот обратила на нее взгляд своих выцветших голубых, чуть навыкате, глаз, которые слезились от ветра, но смотрели пронизывающе.

– Поезжайте с мужем, куда его позовет работа. Дайте ему почувствовать, что он делает стоящее дело. Возьмите ребенка с собой, пускай хлебнет свою порцию всякой всячины. Это пойдет ему на пользу, и, может быть, у него будет интересная жизнь. И у вас тоже. Не всегда будете жить, как леди, но ничего, вам не повредит. Поможете мужу что-то собой представлять, и сами будете не абы кем. Нечего ему лезть в эту коммерцию, в это делячество, пусть другие этим занимаются, вроде Эллиота, которые ни на что лучшее не годны.

Невыносимый глаз впивался в Сюзан. Миссис Эллиот потерла его костяшкой пальца, и глаз слегка покраснел, но остался таким же острым.

– Благодарю вас, – яростно сказала Сюзан. – Я подумаю.

Она стала смотреть на чей-то двор, где молодые люди играли в крокет – в новую игру, быстро набиравшую популярность. Явно решили опробовать рождественский подарок. Вдоль одной стороны лужайки, по которой они катали полосатые шары, цвели кустовые розы, на другой росла небольшая сосна, сейчас она была увешана бумажными цепями и угощением для птиц – бусами из клюквы и воздушной кукурузы. Головная боль просверливала Сюзан от виска до виска. Худшее Рождество в ее жизни. Ужин среди чужих людей – она, Олли и Мэриан почти как бедные родственники за шумным столом, в обществе трех развязных дочек миссис Эллиот, и без Оливера, его в последнюю минуту задержала какая-то работа, от которой он не счел возможным отказаться. Она весь день вспоминала, как праздновали Рождество в Милтоне и как в Нью-Йорке вся неделя между Рождеством и Новым годом проходила в приемах и вечеринках. Думала, что почти ровно десять лет исполнилось с того дня, как она впервые увидела Оливера, сидевшего на жестком золоченом стуле под неусыпным взором миссис Бич и слушавшего разглагольствования своего знаменитого и неприятного двоюродного брата.

– Не надо на меня сердиться, – прозвучал рядом с ней гнусавый новоанглийский голос. – Ваша тетя Сара была моей доброй подругой. Я чувствую себя обязанной о вас заботиться.

– Я не сержусь.

– Да ладно. Вы в ярости. Но я права, я более чем уверена. Ваш муж терпеть не может проталкивать свой цемент. Сделать его, решить эту задачу – вот ему что было интересно. Его талант – руками создавать всякое нужное.

– Я ценю его, полагаю, почти так же высоко, как вы.

– Сомневаюсь, – сказала миссис Эллиот, нисколько не поколебленная. – Людей такого склада вы не приучены понимать.

Лошадь задрала хвост и вывалила кучку на валек упряжки, и на жаркую, неподобающую леди секунду Сюзан охватило чувство, что другого ответа миссис Эллиот не заслуживает.

На ее руку легла пятнистая ладонь.

– Раз уж я вас разозлила, дайте доскажу, что я думаю, хуже не будет. – Сюзан слегка повела плечами, глядя прямо перед собой. – Вы художница, и вы леди, – сказала миссис Эллиот. – Иной раз мне кажется, что в вас, может быть, чуть-чуть многовато и того и другого, но у меня, знаете, чудны?е мнения бывают. И не в том дело, что я вам не симпатизирую. Я очень вам симпатизирую, хоть вам прямо сейчас в это и не верится. Что меня беспокоит – это что Оливер ставит вас над собой, считает существом высшего порядка. Он думает, то, что вы делаете, важней того, что делает он. Я не принижаю ваших особых качеств. Вы оба люди особенные. Но мне будет жаль, если вы будете лелеять свои понятия о том, что есть грязь, а что культура, и этим отвадите мужа от того, в чем состоит его особенность. Следите за моей мыслью?

На мгновение Сюзан метнула взгляд в сторону угловатого, коричневого, морщинистого лица с длинным подбородком, лица, на котором под невообразимой головной повязкой и густыми бровями голубели глаза.

– Кажется, слежу, – сказала она. – Но не могу сказать, что понимаю вас. То вы говорите о женском рабстве, то так рассуждаете, как сейчас. Я не против того, что вы не мою, а его сторону занимаете, хоть я и не знаю, верно ли вы определяете его сторону. Я иногда и сама на его стороне против себя. Но хочу, чтобы вы знали, миссис Эллиот: я не считаю наш брак рабством ни для кого из нас. Мы решаем все сообща. Вы думаете, он рабски делает в Сан-Франциско то, что ему не по душе, чтобы нам тут было удобно, но, к вашему сведению, я тоже тружусь. Наш пансион мы оплачиваем моими деньгами.